| ЗАВЛЕКАЮТ В СОЛОЛАКИ... (СВАДЬБЫ, СВЯЗАННЫЕ С ТИФЛИСОМ) |
|
С двумя великими именами русской литературы – Анны Ахматовой и Николая Гумилева – район Сололаки связывает менее громкое имя – Владимир Эльснер. Современники по-разному относились к этому поэту, уроженцу Киева, большую часть жизни, начиная с гражданской войны, прожившему в Тбилиси. Еще в далеком 1909-м Гумилев включает его стихи во 2-й и последний номер журнала «Остров» наравне со стихами Александра Блока, Алексея Толстого, Андрея Белого, Сергея Соловьева и посвящает ему стихотворение «Товарищ». Через два года Эльснеру же посвящает свой первый сборник «Флейта Марсия» Бенедикт Лившиц. А вот Блок упоминает его как «киевского издателя» - Эльснер составил целых четыре тома самой полной и очень популярной в конце 1900-х годов «Антологии современной поэзии». Правда, в своих дневниках Александр Александрович называет его еще и «выездным лакеем». Наверное, потому, что молодой киевлянин очень тянулся к петербургским символистам. Резок и Валерий Брюсов, обозвавший первый сборник 27-летнего Владимира «подогретой водкой». Что ж, и в те времена поэты были беспощадны к творчеству собратьев по цеху. Но зато, спустя десятилетия, мы услышим от Николая Тихонова эпитет «всекультурнейший Эльснер», а редактор издательства «Заря Востока», художник Георгий Мазурин засвидетельствует: «Пастернак, бывая в Тбилиси, часами разговаривает с ним. Это что-нибудь значит?!» Конечно же, значит, дорогие читатели! И, чтобы убедиться в этом, заглянем в Киев начала прошлого века. Именно там, в 1909-м, впервые встречаются два поэта-ровесника из Серебряного века. Обоим по 23 года, один шесть лет назад навсегда покинул дом №6 на Сололакской (ныне – Леонидзе) улице в Тифлисе, другому через девять лет предстоит навсегда поселиться в доме №8 на той же улице. Первого зовут Николай Гумилев, второго – Владимир Эльснер. Киевлянин, уже известный не только как поэт-модернист, но и как переводчик (он первым перевел на русский «Пьяный корабль» Артюра Рембо) - завсегдатай литературного салона преподавательницы женской гимназии Софьи Зелинской. Там собирается весь цвет местной интеллигенции, и там его имя звучит наравне с именами поэтов Михаила Кузмина и Бенедикта Лившица, художников Марка Шагала, Казимира Малевича, Натана Альтмана. В этом салоне мы увидим и молодого декадента, которого охотно печатают небольшие издания, но который вынужден зарабатывать на жизнь то бухгалтером в гостинице, то продавцом открыток, то грузчиком арбузов. Прочтем, как называет Эльснер в одном из писем этого мало кому известного юношу: «…Милый мальчик Саша Вертинский (я не уверен, что правильно пишу его фамилию)»… И вот поэт, известный всему Киеву, имеющий полное право отзываться о безвестном пока Вертинском как о «милом мальчике», решает организовать вечер современной поэзии и пригласить обретающих всероссийскую известность петербуржцев. Поначалу вечер срывается – местная пресса запестрела нападками на молодых поэтов. Но Эльснер проявляет недюжинную энергию, сам берется выступать и в итоге мы уже читаем такое объявление: «Сегодня, 29 ноября, «Остров искусства» - вечер современной поэзии сотрудников журналов «Аполлон», «Остров» и др. Михаила Кузмина, графа Ал.Н. Толстого, П.Потемкина и Н.Гумилева при участии Ольги Форш, В.Эльснера, К.Л. Соколовой, Л.Д. Рындиной и др… Начало ровно в 8 1/2 ч. вечера». Почему же мы уделяем этому вечеру такое внимание? А дело в том, что Гумилев пригласил на него студентку киевских Высших юридических курсов Анну Горенко, которую знал еще по Царскому Селу и которой не раз безуспешно объяснялся в любви. Именно после этого вечера они долго бродили по городу, зашли в гостиницу выпить кофе, и Анна ответила согласием на очередное предложение Николая. А когда они пришли венчаться в маленькую церквушку под Киевом, оказалось, что будущий тифлисец Эльснер – не только организатор судьбоносного для них вечера. Бывший тифлисец Гумилев попросил его быть на свадьбе одним из шаферов, по-нынешнему, свидетелей. Так что, Владимир Юрьевич сыграл особую роль в том, что перед нами – следующий документ: «Означенный в сем студент С.-Петербургского университета Николай Степанович Гумилев 1910 года апреля 25 дня причтом Николаевской церкви села Никольской Слободки, Остерского уезда, Черниговской губернии обвенчан с потомственной дворянкой Анной Андреевной Горенко, что удостоверяем подписями и приложением церковной печати». Потом они пошли разными путями. О том, чем закончились пути Ахматовой и Гумилева говорить, конечно же, излишне. Поэтому попытаемся посмотреть, каким же путем Эльснер оказывается в Тифлисе. Впрочем, сделать это не так уж легко. Можно увидеть, как перед Первой мировой войной он издает собственные сборники стихов, переводит, выпускает антологию современной немецкой поэзии. А потом – пожарища революции и гражданской войны, сквозь дым которых Эльснер обнаруживается уже в столице Грузии… И тут, дорогие читатели, стоит особенно приглядеться к тому, какие фантастические метаморфозы происходят с этим человеком. С 1918 года он живет в Тифлисе, в хорошо знакомом сололакцам доме с аптекой Оттена и в то же время находится в «резерве чинов Кубанского Казачьего Войска Добровольческой армии». То есть, деникинской белой армии. Он входит в «Тифлисский цех поэтов», созданный Сергеем Городецким, и числится в отделе пропаганды ростовского ОСВАГ. А это – «Осведомительное агентство», то есть, информационно-пропагандистский орган Добровольческой армии, а затем – белых Вооруженных Сил Юга России. Он публикует декадентские стихи в альманахе «АКМЭ», изданном «Тифлисским цехом поэтов». А в журнале ОСВАГ «Орфей» он же печатает статью «Цинические эксцентрики», в которой обрушивается на Сергея Есенина «выпустившего в Совдепии два сборника своих стихов «Голубень» и «Преображение»… Вообще-то, с приходом большевиков в Грузию такая «двойственность» мало кому сошла бы с рук. Тем более, что Эльснер отличился и в уже советской Москве, став одним из колоритнейших героев романа-хроники «Богема» еще одного тбилисца – Рюрика Ивнева. Он не только выступал со стихами в трусах, фуфайке, с золотым обручем на голове. Не только использовал для обольщения сеансы гипноза, раздавая дамам визитные карточки с надписью золотом: «Владимир Эльснер, поэт жизни. Учитель новых радостей. Магнетизер, массажист». Не только глупой шуткой чуть было не подтолкнул Владимира Маяковского к дуэли. Он еще и открыто подтрунивал над советской властью, коммунистами, чекистами. Да и уже много позже, в Тбилиси, славился своими любовными похождениями, а на загородных пикниках организовыва танцы в простынях. И при всем этом читал лекции по «коммунистической эстетике искусства» в университете и консерватории, писал правоверные советские стихи. Кстати, его антибольшевистские выступления в деникинских газетах по сей день хранятся в библиотечных фондах. Словом, все те же метаморфозы… Прямо скажем, многогранная личность, умеющая выходить из сложных жизненных ситуаций, используя свои способности. Именно поэтому можно увидеть, как во второй половине 1930-х он редактирует одобренный Москвой перевод Георгия Цагарели поэмы «Витязь в тигровой шкуре». Как руководит в Союзе писателей Грузии работой с молодежью, а в конце 1940-х – литературным объединением при газете «Молодой сталинец». Еще он смог выпустить в издательстве «Заря Востока» две книжки со стихами про экзотику азиатских и африканских стран. И уже в солидном возрасте ошарашивал собеседников несколькими фразами. Первая – утверждение, что именно он научил Ахматову писать стихи. Вторая – вопрос: «Вы, случайно, не воруете книг?» Впрочем, это понятно. Богатая эльснеровская библиотека славилась и за пределами Тбилиси, на ней вырос не один молодой литератор. Вдобавок Владимир Юрьевич любил похвастаться, что «еще не перестал к жене приставать – воздух Грузии этому способствует». Кстати, последняя его жена заслуживает особого нашего внимания. Можно сказать, что она – еще одна ниточка, тянущаяся с Сололакской улицы в большую русскую литературу. Это – Ольга Верховская, которая некогда росла на той самой питерской улице Бассейной, где жил Человек Рассеянный, воспетый Самуилом Маршаком. Ее мать воспитала брошенную родителями племянницу Марину Малич, и девочки считали себя родными сестрами. Именно Верховская в своей квартире познакомила кузину с поэтом Даниилом Хармсом. Ставшим мужем Марины… А про саму Ольгу Верховскую можно сказать, что она поступила в духе неординарных героев произведений своего зятя Хармса. Когда в 1964 году газета «Вечерний Тбилиси» сообщила читателям, что скончался Владимир Эльснер, немало горожан отправилось в Союз писателей, чтобы попрощаться с одним из последних поэтов Серебряного века. Но покойника там не оказалось. До сих пор в различных литературных источниках ходит легенда, что Ольга Николаевна тайно увезла тело и погребла его в Переделкине, рядом с самим Пастернаком. Но могила Эльснера в списках мемориального подмосковного кладбища не значится. А современники поэта, которые, к счастью, ныне здравствуют, и к которым я полон доверия и уважения, утверждают: жена и впрямь увезла останки Эльснера, но захоронила их в Москве. И помогал ей в этом никто иной, как Николай Тихонов. А дальше – уже настоящая трагедия. Вернувшись в Тбилиси, Ольга Верховская покончила с собой. Уникальная библиотека поэта выкинута из опустевшей квартиры в подворотню и увезена в мусоровозах. Еще одна печальная метаморфоза в судьбе поэта-жизнелюба. Что ж делать – последние страницы жизни всегда грустнее первых. Но Тбилиси умеет с легкостью фокусника тасовать их, устроив так, что последний дом Эльснера соседствует с домом, где прошли юные годы Гумилева. Впрочем, тут все по соседству. Достаточно вспомнить, что за 15 лет до появления семейства Гумилевых, по улице, расположенной совсем недалеко отсюда, ходила зеленоглазая юная особа. Которой предстояло завоевать титул «декадентской мадонны», вдохновительницы и одного из самых беспощадных критиков своей эпохи. Итак, распахнем тифлисскую страницу жизни Зинаиды Гиппиус. И удивимся тому, сколько на ней совпадений с такой же страницей гумилевской жизни. Николая привозят в Тифлис родители, опасающиеся за жизнь сыновей – сам он постоянно болеет, а у его старшего брата Димы появились симптомы туберкулеза. Семью Гиппиус в столицу Грузии тоже приводит страх за детей. Отец умирает от туберкулеза, по месту службы на Украине, мать с четырьмя дочерьми, бабушкой и сестрой перебирается в Москву, а там и у Зины открывается легочное кровотечение. Денег в семье практически нет, а врачи рекомендуют юг. И опасаясь, что дети унаследовали склонность к туберкулезу, мать снимает дачу в Ялте. Всего на год – тогда особой дороговизны в Крыму не было. А когда этот срок истекает, семья в затруднении – куда и на какие средства ехать? Помощь приходит из Тифлиса, от брата матери Александра Степанова. Слово – самой Зинаиде: «Он уже давно жил в Тифлисе – был адвокат и даже издавал газету… Переезд нашей семьи на Кавказ разрешал много затруднений и вопросов. Во-первых – вопрос материальный. Дядя был почти богат, он брал к себе бабушку (свою мать) и тетку (сестру). Жена его с детьми вернулась из Швейцарии, и лето мы должны были провести все вместе, в горном Боржоме, - и тут разрешался и вопрос о климате, - о моем здоровье, которое должно было укрепиться». Так что, 16-летняя Зина, появившись на берегах Куры в 1885-м, поселилась у дяди. И разве не интересно узнать, где же он был – ее первый тифлисский дом? Перелистаем «Кавказский календарь» за 1875 год и он сообщит, что присяжный поверенный Степанов Александр Васильевич, редактор ежедневной газеты «Новое обозрение», жил на Давидовской улице в доме Капанова. То есть, на нынешней улице Бесики. Так что, поселились Гиппиусы совсем рядом с Сололаки. Целительный воздух Грузии помогает им, как и Гумилевым – с Зиной происходят разительные перемены. «Маленьким человеком с большим горем» называли в московской гимназии вечно печальную девочку. В Тифлисе же мы видим высокую красавицу с роскошными золотисто-рыжими волосами и изумрудными глазами. И в самом городе, и в Боржоми она оказывается в центре общества. В компании молодых офицеров и барышень, студентов и гимназистов танцует, читает стихи, гарцует на лошади, гуляет по горным тропам. Тифлисская молодежь покорена, называет ее «поэтессой», признавая литературный талант, предложения руки и сердца следуют одно за другим. Как и юный Гумилев, она увлекается театром: «После ялтинских опереток я пристрастилась к опере, а опера тогда, в Тифлисе, была превосходная. В ту пору приезжал Чайковский (мы его видели в театре), и с удовольствием слушал своего «Евгения Онегина». Как и Гумилев, впервые влюбляется в 16 лет: «В Тифлисе, настоящая любовь – Jerome. Он молод, добр, наивно-фатоват, неумен, очень красив, музыкант, смертельно болен. Похож на Христа на нестаром образе. Ни разу даже руки моей не поцеловал. Хотя я ему очень нравилась – знаю это теперь, а тогда ничего не видела. Первая душевная мука». Ну, а последующие влюбленности заканчивались в дневниках (а как же такой барышне без них!) записями, подобными этой: «Я в него влюблена, но я же вижу, что он дурак». Для пылких, но недалеких умом ухажеров она слишком начитанна – как и Гумилев занялась в Тифлисе самообразованием, читает запоем. Первое лето в Боржоми оказалось сказочным. «Это была, и вправду, новая жизнь. После Москвы, после скучной крымской дачи – музыка, танцы, верховая езда… Для шестнадцатилетней провинциальной барышни – нельзя лучшего и желать», - признается она. Не скучно и зимой, уже на другой квартире – все живут мечтами о Боржоми. Но, в итоге, приходится по сололакским мостовым подниматься в Манглиси, который предпочел дядя. Лето заканчивается трагически – присяжный поверенный Степанов умирает прямо на курорте. Рассеиваются представления о его состоятельности. «Богатство» дяди Александра оказалось доходами с его работы, семье своей он не оставил почти ничего, и жена не могла же брать на себя содержание мужниных родных. После смерти дяди они переехали в маленькую квартирку... Мы тоже переменили квартиру. Зиму провели тихо, - смерть, как всегда, перевернула во мне, в душе, что-то очень серьезно. Я много читала…» Вот тогда-то, во время чтения одного из журналов –петербургского «Живописного обозрения» - в ее жизнь впервые входит имя Дмитрия Мережковского. А следующим летом, в 1888-м, они встречаются, все в том же Боржоми. Набирающий известность поэт оказывается там случайно. После выхода своей первой книги стихов он путешествует, по Военно-Грузинской дороге приезжает в Закавказье, и кто-то советует ему побывать на этом курорте. А там – встреча с Зинаидой, током пробежавшее между обоими ощущение духовной, интеллектуальной близости. И вот – признание Гиппиус: «…У меня была минута испуга, я хотела эти свиданья прекратить, и пусть он лучше уезжает. Что мне с ним делать? Он – умнее меня. Я это знаю, и все время буду знать, и помнить, и терпеть… Не было ни «предложения», ни «объяснения»: мы, и главное, оба – вдруг стали разговаривать так, как будто давно уже было решено, что мы женимся, и что это будет хорошо… С этой поры мы уже постоянно встречались в парке утром, вдвоем… Никакого «объявления» о нашей будущей свадьбе не было, но как-то это, должно быть, зналось». В начале осени они уезжают в Тифлис, и решают, что Мережковский отправится в Петербург – известить родителей и нанять квартиру. А пока они в разлуке – еще одно совпадение с судьбой Гумилева. Как и тот, Зинаида именно в грузинской столице увидела свои первые опубликованные стихи. Он – в местной газете «Тифлисский листок», она – в петербургском журнале «Северный вестник». Гиппиусы тогда живут уже на левом берегу Куры, на Воронцовской площади. Туда-то к ним, в один из домиков, на месте которых сейчас – огромное здание, известное тбилисцам как Дом моды, и приходит Мережковский, приехавший через пару месяцев после расставания. А 8 января 1889 года он появляется, чтобы отправиться на венчание. Идти ему было недолго – из гостиницы «Лондон» на другом берегу реки, ее здание и сейчас стоит напротив Александровского сада. Жених с невестой были единодушны: «всякие «свадьбы» и «пиры» - противны… надо сделать все попроще, днем, без всяких белых платьев и вуалей». Поэтому оделись они, как на прогулку: Зинаида – в темно-стальном костюме и такой же маленькой шляпе на розовой подкладке, Дмитрий – в сюртуке и модной тогда «николаевской» шинели с пелериной и бобровым воротником. Мать по дороге твердит Зине: «Ты родилась восьмого, в день Михаила Архангела, с первым ударом соборного колокола в Михайловском соборе. Вот теперь и венчаться идешь восьмого, и в церковь Михаила Архангела». А от себя мы можем добавить: венчаться Мережковский пришел по Михайловского мосту (ныне, официально, Саарбрюккенскому, по-народному – Воронцовскому), а церковь – в «тылах» Михайловской больницы, что на Михайловской проспекте. Ну, никуда не уйти в тот день от Святого Михаила! Путь в эту маленькую церковь тоже недолог, она –на Великокняжеской набережной, сегодняшней улице Узнадзе. Отреставрирована в 1995-м, стоит и поныне. В ней все происходит быстро и не особенно торжественно. Жених, снявший шинель, в которой нельзя венчаться, признавался, что даже не успел почувствовать холод. Не было певчих, даже шаферы не очень серьезные – кузен-гимназист Вася и его товарищ. «…Знаменитое «жена да боится своего мужа» прошло совершенно незаметно. Постороннего народа почти не было, зато были яркие и длинные солнечные лучи верхних окон – на всю церковь», - вот, главное, что запомнилось Зиночке. По возвращении домой свидетели уходят, мать и тетушки разбавляют обычный завтрак шампанским, а молодожены до обеда читают начатую вчера книгу. Дмитрий довольно рано отправляется к себе в гостиницу. А Зинаида ложится спать и очень удивляется на следующее утро, когда мать ее будит: «Ты еще спишь, а уж муж пришел! Вставай!» Да, по признанию самой Гиппиус, «не похоже было это венчанье на толстовское, которое он описал в «Анне Карениной» - свадьба Китти!»… Что ж, во все времена интеллектуалы из рядов передовой молодежи изумляли окружающих особыми, неординарными взглядами на сложившиеся традиции и святыни. Но главное, согласитесь, не в форме, а в содержании. После этой тифлисской свадьбы Зинаида Николаевна и Дмитрий Сергеевич не разлучались ни на один день в течение 52-х лет! А когда, в 1941-м, в Париже, Мережковский уходит из жизни, его жена признается: «Я умерла, осталось умереть только телу». Те, кто был рядом с ней, вспоминают, что на нее было страшно смотреть, она, словно окаменела. Прожить оставшиеся ей четыре года помогли воспоминания – она стала писать книгу «Дмитрий Мережковский». Прекрасно понимая, что и ее век истекает, а самого дорогого человека можно воскресить лишь в слове. На то, чтобы закончить весь труд, времени так и не хватило. Но страницы, посвященные тифлисской жизни, написаны. Они стали уникальным свидетельством далекой романтической эпохи, тех отношений, которые в нашем прагматичном ХХI веке могут показаться смешными. И все же, проходя в Сололаки мимо дома с Оттеновской аптекой, вспомним строфы Владимира Эльснера: Мое окно глядит на небеса. По ребрам крыш, мотая галуны, В него врываются рога луны; А днем галдящих галок голоса. На подоконнике с моим гербом: (О том, конечно, лира и амур) - Отатуированный том Рембо И жирный лист желанных корректур. А, прогуливаясь по улице Бесики-Давидовской, представим себе 75-летнюю женщину, «рыжую бестию Серебряного века», так описывающую свой давний приезд в Тифлис: «Вот этот приезд и решил нашу судьбу – мою в особенности». Эти строки напомнят нам о двух свадьбах, связанных со старым тбилисским районом и русской поэзией. Владимир ГОЛОВИН | |||||||
|
|||||||
