Немало времени прошло с тех пор, как грузинская литература понесла невосполнимую утрату – ушли из жизни два больших писателя. Сперва тяжелая болезнь отняла у нас Отара Чиладзе, а спустя несколько лет в своем Айа-Кутаиси неожиданно скончался Резо Чеишвили. Оба были писателями такого масштаба, что связанный с ними даже небольшой литературный эпизод относится к истории грузинской литературы. Один из таких эпизодов я решил рассказать читателям «Русского клуба». Я был близко знаком с обоими. И лично, больше же – творчески. Обоих почитал, как выдающихся представителей новейшей грузинской литературы. Один случай, казалось бы, небольшой и малозначительный, заставил меня призадуматься.
Но сначала – краткое предисловие.
Блестящий поэт, автор выдающихся поэм Отар Чиладзе с 70-х годов предстал перед читателями как романист. Из пяти его романов я особенно ценю античный – «Шел по дороге человек». Его эмоциональное воздействие и изысканное послевкусие по сей день сопровождают меня.
В моем восприятии диаграмма чиладзевской прозы в дальнейшем стала медленно снижаться. «И всякий встретившийся со мной…» – выдающееся произведение. Превосходен и «Железный театр», кроме последней главы с ее натужным, лабораторным психологизмом.  «Мартовский петух» в сравнении с предыдущими оказался слабее. А по поводу «Авелума» у нас с Отаром случилось разночтение и состоялся малоприятный разговор.
К тому времени я стал главным редактором известного московского литературного журнала «Дружба народов». В начале 90-ых годов тираж «Дружбы» подбирался к двум миллионам экземпляров, и в силу ряда литературных факторов он и репутационно обошел неизменного лидера – «Новый мир». Как только до меня дошла информация о новом романе Отара Чиладзе, я опубликовал в своем журнале рекламный анонс, «В следующем году публикуем…», а сам позвонил Отару, чтобы спросить, что значит незнакомое мне слово «Авелум», вынесенное в название нового романа. Отара дома не оказалось, а его сын Заза сказал, что «авелум» это придуманное автором шумерское слово, означающее свободного гражданина. В свое время восхищенный поэмой Отара «Три глиняные таблички» я решил, что он опять обратился к мифологии, подключил к ней свою творческую энергию; что же касается «свободного гражданина», то это был популярнейший слоган тех лет. Вдохновленный своими соображениями, я попросил по возможности ускорить пересылку текста, который еще предстояло перевести на русский. В «Дружбе» ранее были опубликованы два романа Отара «И всякий, кто встретится со мной…» и «Железный театр»; у творчества Чиладзе появились многочисленные почитатели, которые, как и члены редколлегии журнала, с нетерпением ждали романа.
Сразу же по получении верстки (книжное издание в Тбилиси только готовилось) я передал ее Эмзару Ананиашвили, подлинному профессионалу, переведшему три предыдущих романа Чиладзе. Недели через три он позвонил мне и с интонацией, которую я не смог расшифровать, спросил: «Саша, а вы опубликуете этот роман?!» Я сказал, что покамест не читал и не могу сказать определенно… «Вот и почитайте. Я не возьмусь за такую большую работу без договора».
Три или четыре раза я приступал к «Авелуму», но тщетно. Чтение романа производило такое впечатление, какое производит застрявший в топи автомобиль – мотор визжит, резина горит, а машина ни с места.
Тут же замечу, что читал рецензию на немецкое издание «Авелума», в которой рецензент сравнивает роман с симфонией Бетховена (рецензия, естественно, появилась после выхода немецкого перевода), но и она не изменила моего мнения.
С Отаром мы встретились в Тбилиси, в Союзе писателей. Наши отношения и прежде нельзя было назвать «не разлей вода», скорее нас связывало давнее приятельство. В тот день теплохладный диалог на улице Мачабели под конец изрядно остыл. Отар неожиданно предложил: «Может быть ты все-таки напечатаешь роман, и пусть читатель рассудит», на что я ответил, не для того возглавляю журнал, чтобы все отдавать на усмотрение читателя. Под конец я получил неожиданное предложение: «В таком случае, опубликуй хотя бы сокращенный вариант». Неслыханное предложение от Отара! Ветераны «Дружбы» рассказывали мне, что при публикации «Железного театра» предложили автору три незначительные купюры и в ответ получили: «Ни одного слова».
К этой истории приросло небольшое продолжение. В 2014 году готовился номер «ДН», целиком посвященный грузинской литературе. За годы редакторства я выпустил несколько таких номеров. Собрали неплохие материалы в прозе, поэзии и публицистике. Но на редколлегии заметили, что номер все-таки легковат, ему не хватает мощи, весомости. Тогда же кто-то из членов редколлегии предложил выбрать из отверженного «Авелума» отрывок на три-четыре авторских листа: чиладзевская проза наверняка добавит весомости… Я без колебания дал согласие: «Пожалуйста, найдите листа три-четыре, и я не читая подпишу в печать». Почитатели Чиладзе из членов редколлегии взялись за дело, листали-читали к этому времени изданный старательный перевод Майи Бирюковой, но неделю спустя, удрученные, явились ко мне. Чудеса, да и только! Но давайте все-таки не забудем слов немецкого рецензента: «Эта книга похожа на симфонию Бетховена…»
А дальше было вот что: в 2003 году, в один поистине прекрасный день ко мне в редакцию явилась знакомая сотрудница грузинского посольства и протянула два номера журнала «Мнатоби»: в них был напечатан последний роман Отара Чиладзе «Годори». Наше посольство находилось в двух шагах от редакции журнала, скорее всего это обстоятельство поспособствовало судьбоносному визиту. Впечатление от «Авелума» не до конца стерлось из моей памяти, поэтому к чтению «Годори» я приступил не без осторожности. Но эта вещь захватила меня с первых же страниц, с первых строк. Она, можно сказать, пронзила меня и в то же время окрылила, вдохновила. Только два литературных впечатления в моей жизни были сопоставимы по эмоциональному воздействию, так же свежи и полны энергии и страсти – в молодости «Казаки» Толстого, а в зрелые годы «Шум и ярость» Фолкнера. Когда эмоции от прочитанного немного поостыли, я написал Отару письмо, в котором с любовью и глубочайшим пиететом поздравил с большим успехом и горячо поблагодарил за «Годори».
В 90-е годы, живя в Москве, я как мог отстаивал в московской прессе и на радио «Свобода» (в программе Володи Кара-Мурзы) позиции Грузии в бесконечных конфликтах с Россией. Свои статьи и памфлеты, опубликованные в газетах и журналах, издал книгой, озаглавленной «Трудное усилие возрождения», но с родины непрерывным потоком шла исключительно тягостная информация, угнетавшая и вызывавшая стыд и боль. Я несколько лет не был в Тбилиси и когда в телефонном разговоре с приятелем пожаловался на это обстоятельство, он с горечью сказал: «Слава Богу, что ты не видишь нас в нынешнем состоянии».
То было время, когда популярная тбилисская газета вышла без текста с пустыми страницами, только наискось через полосы крупными латинскими буквами было набрано единственное слово-диагноз: «Agonia». Тогда привыкшие к комплиментам грузины в первый раз изменили самооценку и признали: «Мы никуда не годимся». Политическая, экономическая, военная беспомощность Грузии и во мне откликалась слабостью и беспомощностью.
И чиладзевский «Годори» совершил чудо. Он помог мне перевести дух, смыл грязь и срам и даже возродил надежду. В самом деле: не может же быть, чтобы такой сильный полноценный, прекрасный плод, каким был явлен «Годори», вырос из кучи рвани и мусора! Значит в нации, в народе продолжает жить сила и потенция возрождения. Сгоряча я позволил себе даже такое: «Дорогой Отар. Если б я не опасался хватить через край, сказал бы тебе, что возможно все нынешние войны, беды и испытания свалились на Грузию для того, чтобы явилась такая книга».
Письмо положил в конверт и старинным способом по почте отправил Отару в Тбилиси.
Дней через пять он позвонил мне и своим глуховатым баском, странным образом напоминающим вологодское оканье, сказал: «По-моему, твое письмо взволновало меня так, как тебя мой роман».
Разумеется, я был заинтересован в том, чтобы выдающееся трагическое произведение увидело свет на страницах моего журнала. «Коли книга так захватила тебя, может быть, ты сам и переведешь…», – предложил Отар.
Перевод удался. Сам Отар Чиладзе, необычайно требовательный и бескомпромиссный во всем, что касалось литературы, исключительно высоко оценил мою работу. Что же до откликов в русской прессе, мне кажется, они даже хватили через край. Петербургская «Нева» уверяла, что перевод «Годори» осуществлен на уровне лучших переводов европейской классики ХХ века – Пруста, Джойса и Фолкнера. Этот перечень хотя бы косвенно характеризовал уровень чиладзевской прозы. А вот завкафедрой перевода Литературного института назвал свою рецензию «Десница мастера» и, ни словом не обмолвившись о романе, сосредоточился исключительно на достоинствах перевода, при этом он припомнил знаменитый афоризм Жуковского: «Переводчик прозы – раб, переводчик поэзии – соперник» и пожурил классика: «Уважаемый Василий Андреевич, ежели б вам довелось прочитать перевод «Годори», вы изменили бы свое мнение». Еще один рецензент (к слову сказать, замечательный русский писатель) вовсе отпустил удила и заявил: «Перевод «Годори» исполнен такой внутренней свободы, энергии и страсти, что Александра Эбаноидзе можно признать автором русский версии романа». Последний отзыв я привел для того, чтобы рассказать о реакции замечательного Отара Чиладзе. Судя по всему, он следил за русской прессой, много писавшей о его романе, и в очередном телефонном разговоре полушутя заметил: «Можно мне как соавтору сделать одно маленькое замечание…»

***
Вторым в маленькой литературной истории, которую я рассказываю, был Резо Чеишвили. Я чрезвычайно высоко ценю его творчество – рассказы и новеллы. На мой взгляд, Резо не был по призванию романистом, и «Мой друг Нодар», и «Динозавры бродят по городу» эстетически уступают его малой прозе. Лучшие из его рассказов мне видятся в одном ряду с рассказами Мопассана, Чехова, джойсовских «Дублинцев»… Их перечисление займет много места, назову лишь несколько: «Последние дни Луки Пачиолли», «Бзианети», «Третий попутчик», собранная из новелл «Музыка на ветру»… Что до лирико-саркастических «Голубых гор», то им повезло и в кино – экранизация удалась.
В настольной тетради Реваза Инанишвили, обнаруженной после смерти писателя, есть такая запись: «С каким удивительным мастерством написан его «Дым»! (Цитату найти нелегко и доскажу своими словами). В записи главное – вопрос, которым задается Инанишвили: «Неужели европейские знаменитости пишут лучше?» И с мальчишеской гордостью заключает: «Ай-да Чеа! Молодец!»
Вот еще имя – Инанишвили! Какой превосходный был писатель, какие чудесные рассказы дарил читателям – взрослым и детям. Он вполне сознавал своеобразие дара, отпущенного ему Господом и не пытался писать объемную романную прозу. Как великолепно владел он грузинским языком и знал местную флору и фауну, забытые нами названия растений, птиц и зверей!
Прозу Чеишвили отличает отточенное и экономное мастерство, такт, не допускающий агрессию на автономию читателя. В свой мир автор вводит нас исключительно деликатно; в этом он и впрямь похож на Чехова; подобно доктору Чехову, он понимает всю сложность состояния пациента, отчего так глубока его интонация сочувствия и грусти.
В сюжетах, рассказанных автором, житейский абсурд неожидан и согревает теплым лиризмом, а поэтичность коллизии оборачивается сарказмом и горечью. При всей самородной, подлинно кутаисской ироничности творчество Чеишвили пронизано сочувствием к человеку, нелепому созданию, одержимому страстями и страхами. Поэтому даже уморительные истории, рассказанные им, оставляют грустное послевкусие. Не случайно вырвалось у великого комедиографа: «Скучно жить на этом свете, господа!»
А в 90-е годы сердце Резо словно бы оледенело, прекрасные, утонченные гравюры его рассказов сменились моментальными фотоснимками, сделанными в самый нефотогеничный момент; он не потерял присущую его прозе поэтическую ауру, а изгнал ее, явив нам бессмысленную пустоту «Колодезника», «Гиви» и «Руа»…

А теперь давайте ненадолго оторвемся от творчества двух замечательных писателей и припомним, какая великолепная литература процветала в проклинаемой ныне «совдепии», в канувшем Советском Союзе. Где новый «Звездопад» или «Ветер, которому нет имени» с гениально найденным и выписанным Леко Таташели? Где «Одарю тебя трижды» со свитой превосходных постмодернистских повестей и рассказов или печально-прохладная «Вот и конец зиме»?
«Дата Туташхиа» даже не называю – такую книгу нация ждет веками. И мы дождались – в советскую эпоху.
Что еще припомнить объемное, многостраничное или небольшое и емкое? Сколько живых ручьев и потоков вливалось в полноводную реку отечественной литературы! «Близится лето» Реваза Джапаридзе, «Месть» Гурама Гегешидзе, «Факелы, Квазимодо!» Мераба Абашидзе, «Цветок магнолии, или Кончина бабушки Анны» Джемала Карчхадзе, «Платформа «Ботанический сад» и «Иродион» Сосо Пайчадзе, «Лили» Лейлы Берошвили, «Десятый свидетель» Владимира Сихарулидзе, «Тутарчела» Нодара Цулейскири и его же «Гиена», легшая в основу нашумевшего абуладзевского «Покаяния», суровый и несокрушимый, как Ушба, «Турвожак» Отии Иоселиани, умные, полные иронии новеллы Резо Мишвеладзе и среди них –  жемчужина чистой воды «Телеграмма», родоначальница гендерной темы в нашей литературе Наира Гелашвили с ее «Амбры, умбры и арабы» и простые, трогающие сердце рассказы Нугзара Шатаидзе, увенчанные трагическим «Путешествием в Африку»…
Перечисление достижений минувшей эпохи продолжу притчами Эрлома Ахвледиани «Вано и Нико», в которых Эрлом умудрился привить Чарли Чаплина к Библии и при этом остаться глубоко национальными. Неслучайно Роберт Стуруа надумал пересадить маленьких Вано и Нико на большую сцену Руставелиевского театра…
Коль скоро мы вспомнили «Вано и Нико», не забудем и исток в новейшей грузинской литературе – два шедевра Гурама Рчеулишвили «Алавердоба» и «Батарека Чинчараули».
И наконец, в чем провинился Зурикела с его любимыми бабушкой, Илико и Илларионом? Ведь и они явились нам в самом начале 60-х годов, сперва на страницах «Цискари», а затем на экране и на театральной сцене; на спектакле в театре Марджанишвили, ей-богу, я чуть не помер от хохота…
Раз уж к слову пришлось, давайте припомним достижения театра и кинематографа той «гнусной, черной эпохи».
Куда делся грузинский кинематограф, признанный культурным явлением мирового уровня? Неужели нынешнему читателю придется напоминать «Отца солдата», созданного Ревазом Чхеидзе и великолепным Серго Закариадзе?! Или иоселиановских «Листопад» и «Жил певчий дрозд», или «Пловца» Ираклия Квирикадзе, «Нейлоновую елку» Резо Эсадзе и «Грузинские хроники XIX столетия» и «Дорогу к дому» Александра Рехвиашвили, все короткометражные и полнометражные ленты Годердзи Чохели, «Перелет воробьев» и «Солнце неспящих» Тенгиза Баблуани, «Мелодии Верийского квартала» и «Пиросмани» Георгия Шенгелая, «Необыкновенную выставка» и «Чудаков» Эльдара Шенгелая, «Сурамскую крепость» и «Ашуг Кериб» Параджанова! Перечень киношедевров завершу великолепной четверкой, которой позавидовали бы любые Голливуд и Чинечитта – «Не горюй», «Мимино», «Древо желания» и «Покаяние»! Нет слов, у нас была великая эпоха!
Отдельно надо оговорить уникальное искусство Резо Габриадзе, зародившееся и расцветшее в ту самую мрачную эпоху, которую нынче принято поносить и оплевывать. Насколько могу судить, Резо не знал со стороны государства ничего, кроме поддержки и помощи.
Но отойдем от театра марионеток и бросим взгляд на актерский театр мрачной советской эпохи. Припомню только то, что видел своими глазами. Начну с полузабытого «Отелло» Вахтанга Чабукиани; затем «Гамлет», сыгранный Гиви Гегечкори, Креон в «Антигоне» и Отелло в исполнении Отара Мегвинетухуцеси; спектакли театра киноактера «В нашем маленьком городке» Туманишвили и Габриадзе и «Дон Жуан»; затем перечислю фантастическую серию Роберта Стуруа – «Кваркваре Тутабери», «Кавказский меловой круг» и вершину искусства преображения, ее недосягаемый Эверест – «Ричард III», потрясший театральный мир и подвигший театралов Австралии и Канады лететь в Лондон, на гастроли театра Руставели.
«Ричард III», сыгранный в Вахтанговском большим актером Михаилом Ульяновым, рядом с Рамазом Чхиквадзе смотрелся перепуганным юнцом в дремучей чаще.
В моей долгой жизни, богатой театральными впечатлениями, олицетворение зла шекспировской мощи, созданное Робертом Стуруа и Рамазом Чхиквадзе, остается недосягаемой вершиной.
Скорее всего читатель заметил, что, перечисляя творческие достижения злосчастного советского периода, я ни словом не упомянул грузинскую поэзию, сохранившую весьма высокую репутацию. Но тут, пожалуй, ограничусь полушутливыми словами Гете: «Стихи – это поцелуи, которые даришь миру, но от поцелуев дети не рождаются».
Названные книги, фильмы и спектакли я перечислил по памяти, не тревожа новейших справочников, и, конечно же, упустил кое-что яркое и значительное. Но для одного важного и в высшей степени несвоевременного вопроса и перечисленного довольно. Однако прежде чем задаться несвоевременным вопросом, обращу внимание читателя на немаловажную и характерную подробность: ни один из перечисленных мной деятелей культуры не восхвалял коммунистический уклад и не льстил власть имущим. Невзирая на это, книги вольнодумцев издавались большими тиражами (общий тираж моего «Брака по-имеретински» перевалил за миллион), а немало авторов и режиссеров было отмечено государственными премиями.
Мне не меньше других знакомы минусы и плюсы советской системы, а кое-что испытано на собственной шкуре: еще в 1957 году я прошел через допросы КГБ по делу, которое западные радиостанции назвали «Дело Дунаевского и других» и по которому мои друзья получили по пять лет полновесных срока. А в 70-е годы комиссия Союза писателей сорвала двенадцатидневное приглашение в Барселону на книжный фестиваль издательства «Зед май» в связи с изданием моего «Брака по-имеретински». Дорогой Чабуа Амиреджиби наставлял меня тогда: «Не спускай им этого с рук. Пригрози, что завтра же созовешь западных корреспондентов и все расскажешь!»
Я мог бы припомнить и неприятности помельче, но опыт жизни научил меня отделять зерна от плевел. Добро – а его было немало, вспоминать с благодарностью, зло отринуть раз и навсегда. Мы же, потеряв объективность, морочим голову подрастающему поколению, до неузнаваемости искажая картину прошлого.
А несвоевременный вопрос, который созрел у меня в свете выше замеченных рассуждений, звучит следующим образом: неужели высокое искусство расцветает только в сурово огражденных садах тоталитаризма?
Разумеется, нет.
Дабы не ошибиться в терминологии, давайте в нашем случае вернем тоталитаризму старое подлинное имя – социализм, и не станем закрывать глаза на то, что мир все больше склоняется к социализму. Непосредственно от Джорджа Сороса слышал в высшей степени социалистический тезис: «Если не работает механизм перераспределения богатства, неравенство становится нестерпимым».
Индекс социальной пропасти между самыми бедными и самыми богатыми исчислен давно и равен 10. Нарушение математически обоснованной границы чревато социальным взрывом.
Узнать бы каков сегодня индекс беды в Грузии!..
Об этом ни слова не слышал в бесконечных телетрансляциях из грузинского парламента. Там нет конца скандалам и дракам. Оппозиция не устает петушиться и ерепениться, закидывает политических оппонентов обесцененными русскими рублями, дескать, вы все продажные твари, купленные Россией, и пляшете под ее дудку. «Русский» давно стало в Грузии бранным словом, в сущности ругательством. И уже мало кто помнит, что тем самым из-за каких-то Путина, Лаврова и Шойгу мы оскорбляем нацию Толстого, Лермонтова и Маяковского.
Спокойствие и достоинство – вот что нужно парламенту. Нельзя возвращаться во времена, когда наши политики и телекомментаторы выражали свои убеждения демонстрацией голых задниц и матерной бранью в прямом эфире.
Нынешняя конфронтация напомнила мне письмо, полученное в пору работы в «Дружбе народов». Письмо было из Югославии, пережившей конфликт покруче нашего. Запомнились слова священнослужителя, обращенные к охваченной гневом пастве: «Мой призыв прост: прекратим брань и пререкания. Только в тишине мы сможем услышать, что Господь простил нас…»
Эти слова произвели на меня сильное действие: я покинул бесплодное поле полемики. Хорошо бы и нашим парламентариям прислушаться к словам мудрого священнослужителя.
Была пора, когда близящееся третье тысячелетие представлялось нам временем благостного решения всех проблем. Но оно наступило и резко изменило условия жизни, мир, в особенности, для малых государств и наций. Демографы включили компьютеры и калькуляторы и пришли к выводу, что к 2050 году численность грузин в мире снизится до одного миллиона человек, что в сущности чревато вымиранием нации. Неужели оправдается горькая ремарка Отара Чиладзе в его «Годори»: «Скоро нам объявят, что Грузия вообще выдумка жуликоватого картографа».
В связи с этой угрозой припомню впечатляющий исторический факт. Из Второй мировой войны Япония вышла поверженная и разгромленная, вдобавок униженная Хиросимой и Нагасаки. Нация сполна осознала грозящую ей опасность. Десять послевоенных лет она питалась миской риса и капелькой красного соуса в середине. И ценой такой экономии, вскормленная собственным символом, нация совершила то, что мир назвал «японским чудом» – вошла в число наиболее развитых стран мира.
Ясное дело, мы не японцы, никогда не станем японцами, и не удовлетворимся миской лобио, даже основательно приправленным орехами. Господь даровал нам талант иного рода. Мераб Мамардашвили, понимавший все, так охарактеризовал грузинский менталитет: «Пространству, в котором я родился и вырос, присущ исключительный дар: я назвал бы его талантом жизни или незаконной радости». Примерно то же самое написал в своем «Грузинском альбоме» проницательнейший Андрей Битов.
Неслучайно Резо Габриадзе назвал свою гениальную фантасмагорию «Чудаки» (по-грузински еще точней – «Шерекилеби», то есть «Чокнутые»). Он знал и любил беспечный дух своего народа и придумал нам в утешенье полет на арбе с двигателем из аппарата по перегонке чачи, и подарил в полет раздольную песню…
Дорогие земляки, давайте к середине наступившего столетия, ко времени предсказанного нам демографического кризиса, увеличим народонаселение милой родины до пяти миллионов человек. Это и будет нашим «грузинским чудом», нашим полетом на арбе и нашей песней!

Далече, однако, завели меня несвоевременные мысли. Пора возвращаться к главной теме моих записок. Надеюсь, читатель не забыл, что мои размышления связаны с двумя выдающимися грузинскими писателями – Отаром Чиладзе и Резо Чеишвили. А случай, о котором я решил поведать, при кажущейся незначительности, наполненный и емкий.
Мы с Резо ехали в его машине по Тбилиси, насколько помню, где-то в районе Дворца спорта. Незадолго до того я прочитал «Годори» и поделился с приятелем впечатлениями, присовокупив: «Давно не переводил ничего крупного, но эту книгу непременно переведу». Не уверен, что Резо слушал меня. Он хмуро смотрел на дорогу и почти без интонации проворчал хрипловатым голосом: «Я ни одному его слову не верю».
Признаюсь, я был удивлен. Промолчал, но призадумался. И позже несколько раз возвращался к этой необычной оценке. Глупец подумал бы, что Резо сказал так из зависти. Я не был глупцом, понимал, что у Резо не было причин для зависти. Тут работали закономерности и механизмы совсем другого масштаба – личностные свойства и писательская эстетика.
В конце концов я пришел к следующему выводу: Отар Чиладзе был в литературе златокузнецом, равноценным братьям Опизари. В известной «Золотой розе» Паустовский описал мастера золотых дел, всю жизнь чеканившего золотую розу. К концу жизни он выковал ее, совершенную, она была как живая. Но она не пахла.
Что до Резо Чеишвили, то он предпочитал случайно найденный в имеретинских лугах цветок саповнела (переведем его название как «найденыш»).
Они и стилистически отличались друг от друга. Сложные разветвленные периоды Чиладзе, перегружены метафорами, эпитетами и ассоциативными перекличками. Его ассоциации точны и эмоционально заразительны, в них то и дело всплывают лейтмотивы романа. Не в них ли немецкий критик расслышал сходство с симфониями Бетховена?
Чеишвили пишет емко, просто и живо. Для перевода чиладзевская сложность оказалась доступней чеишвилевской простоты. Видимо, дело в том, что проза Чиладзе создана по европейской матрице, давно освоенной и обогащенной великой русской литературой, и перевод на русский ей не чужероден.
Проза же Резо Чеишвили самородный, безпримесно грузинский шуми («шуми» – как говорят о кристально чистом вине). Как признал сам Отар, перевод «Годори» оказался конгениален оригиналу; что же касается переведенных мной рассказов Резо Чеишвили, я помню все подробности, так и не давшиеся адекватно по-русски.
К моей радости и гордости тбилисского старожила, Грузия предала Отара Чиладзе Святогорной земле, похоронила рядом с его кумиром Важа Пшавелой, неподалеку от Грибоедова, чей Чацкий вдруг откликнулся на «Годори» острыми, страстными монологами и едкими репликами.
Резо Чеишвили же в эту горестную тему внес свою ноту: в рассказе «Распределение земельных участков» он вдоволь поиронизировал над пантеономанией писательской братии и тихо упокоился в любимом Айа-Кутаиси на городском кладбище с красивым названием «Мцванеквавила» – «Зеленое цветение».
Что касается несвоевременных мыслей, проросших на обочине рассуждений о двух больших писателях, то хочется верить, что они побудят кого-то к размышлению, помогут заново оценить тенденции, явления и персоны – ведь все, с чем нам приходится иметь дело, на поверку многообразней и сложней, чем кажется на первый взгляд.
Главное же все-таки то, что маленький, на первый взгляд, литературный факт, рассказанный мной, сделался достоянием большой истории грузинской литературы ХХ века.


Александр ЭБАНОИДЗЕ