…Яркой звездой просверкал он на небосклоне Литературы – и ушел безвременно. Он любил жизнь, людей, животных, любил мир. И оставил нам свое творчество, озаренное светом добра и любви. Да, «Все проходит», но добро и любовь – нетленны.
К. М. Коринтэли

Сказочную свадьбу справил Гугуни Джаиани своему сыну, Имедо Джаиани. Уйму скота и птицы зарезали, закололи, забили к тому дню в Зугдиди. Во дворе, зеленеющем шелковистой муравой, раскинули огромный шатер, в котором накрыт был грандиозный стол – в сто двенадцать шагов длиной!
Шел проливной дождь, казалось, небо со всеми своими облаками спустилось под ноги. А гости все прибывали и прибывали беспрерывным потоком. К полудню за столом, кроме женщин, сидело шестьсот пьющих мужчин, и когда свадебный тамада, Иродион Шелегиа, подняв литровый рог, провозгласил здравицу жениха и невесты, одним разом было выпито шестьсот литров вина.
– Сам светлейший Дадиани не видал такой свадьбы! – с удовлетворением отметил консультант свадьбы, пятидесятилетний Рэма Чиквани, и провел рукой по орошенным вином белоснежным усам. – Сорэна мечонгурэ цирэфи? – вопросил он по-мегрельски, что означает: «где девушки-чонгуристки?». И когда девушки-чонгуристки предстали пред его ясные очи, заказал им старинную «Дидоу-нана», удобно расположился в кресле и приготовился слушать.
Дождь перестал. Выглянуло солнце и так уставилось своими пылающими глазами на Зугдиди и двор Джаиани, будто впервые улицезрело землю.
– Пусть никто не болтает, что Бога нет! – воскликнул обрадованный тамада.
– Сам Дадиа не удостаивался такой свадьбы! – повторил Рэма Чиквани.
Ангел, похищенный с похорон Агати Акубардиа, матери Шутуниэ Цикаридзе из Мелекедури, – красавица Татулиа Эркомаишвили была невестой Имедо Джаиани, и от счастья Имедо парил в небесах, тех самых, которые только что изливались на землю.
Но нет, не похищена была Татулиа – по своему желанию пошла она за Имедо Джаиани, да и слыхано ли, чтобы хоть когда-нибудь какую-нибудь невесту из Гурии в Мегрелию приходилось бы силком тащить! И однако ж семейство Джаиани вот уже целый месяц все не помирится со вспыльчивыми гурийцами. И сказочная свадьба тоже протекала при полном отсутствии гурийцев. О шаферах и говорить не приходится, но даже невестиного дружки – и того не было рядом с Татулией Эркомаишвили. Впрочем, нужен ли был красавице-гурийке дружка! Она сияла рядом с женихом, точно утреннее солнышко. Безмерно оскорбленная всей своей родней, она тем не менее держалась гордо, с достоинством и ничем не проявляла обиды. Лишь слишком наблюдательный взор мог бы подметить, что легкое облачко печали туманит прекрасный лик.
«Посмотрим, сколько вы без меня выдержите, милейшие мои гурийцы, в конце концов ведь примиритесь с моим замужеством, вот тогда-то я вам и отплачу за мой позор, попомню, что вы меня на смех подняли!» – так думала Татулиа Эркомаишвили в тот самый миг, когда край шатра откинула чья-то рука и вошел вымокший с головы до ног мужчина саженного роста со спадавшими на лоб густыми мокрыми кудрями.
– Мир вам! – громко проговорил вошедший и, как это свойственно всем богатырского сложения людям, добродушно и застенчиво улыбнулся и неловко спрятал за спину огромные ручищи.
– С ума сойти! – вырвалось у невесты, и она даже приподнялась на ноги.
– Кто бы вы ни были, батоно, пожалуйте к столу, гость от Бога, – пригласил вошедшего хозяин, – однако, если вы окажете нам милость и сообщите, кто вы и как вас величать, нам будет еще отраднее…
– Я, батоно, Сатутиа*, Сатутиа Шаликашвили, опоздавший дружка невесты, – с той же застенчивой улыбкой ответил гость, – но я в этом не виноват. Как назло, именно сегодня небо обрушилось на землю, и потому мне пришлось задержаться в дороге.
– Хвала Всевышнему, что хоть один гуриец пожаловал к нашему столу, видно, не все они погнушались нашим обществом, – приветливо улыбаясь, но с явным упреком проговорил Гугуни Джаиани.
– Я вас прошу, батоно, не браните при мне гурийцев, и я обещаю, что выпью один все те тосты, которые полагается выпить на этой свадьбе им. Может быть, я хоть отчасти заглажу этим их вину, – попросил Сатутиа Шаликашвили.
– Ты кажешься крепким парнем, батоно Сатутиа, но не прихвастнул ли ты малость? – с недоверием оглядывая гостя, сказал хозяин.
– Нет, батоно, я за свои слова отвечаю.
– О-о! Дай Бог тебе здоровья!
– Штраф ему, штраф, и подать ему этот рог! – распорядился чуть-чуть захмелевший тамада и послал Сатутии свой литровый рог.
– Одну минутку, я сейчас, батоно! – возразил гость и направился к жениху и невесте.
Сперва он подошел к невесте, прижал к своей могучей груди ее красивую головку и поцеловал в лоб. Затем оборотился к жениху. Долго глядел на него.
«Какие же умные, хитрые и добрые глаза у этого окаянного», – подумал он про себя, а вслух проговорил:
– Поздравляю тебя, братец. – Пожал ему руку, обнял, но не поцеловал, и уж только после этого всего принял поднесенный ему рог.
– Первым делом выпейте за здоровье молодых, а потом нагоняйте нас, – наставил его тамада.
– Ваше имя? – поинтересовался Сатутиа.
– Наше? – с достоинством переспросил тамада во множественном числе и приложил ладонь к своей груди.
– Да, ваше.
– Ироди, батоно, Иродион Шелегиа!
– Уважаемый Иродион, дорогие гости, соседи, друзья, недруги и доброжелатели, словом, все, сидящие за этим столом! Месяц назад с небосклона Озургети исчезло солнце, и с той поры мы его больше не видели… – проникновенно заговорил Сатутиа.
– Да, да, действительно, уж такая скверная погода стоит… – подтвердил тамада.
– Солнце исчезло! Мы ждали, надеялись, что оно вновь появится, но оно и помнить о нас забыло, и не думает о том, что мы так ждем его…
– Охо-хо, не может быть, чтобы это не отразилось на урожае! – забеспокоился кто-то.
– Конечно, конечно, вот, например, у нас в Гали ткемали недозрело, и все плоды пообсыпались с деревьев, – посетовал сидевший напротив Сатутии мужчина.
– Ай-ай-ай, пропали вы, получается, а? – ужаснулся за жителей Гали его сосед по столу.
– Однако с вашим прибытием погода исправилась, и солнце выглянуло, и потеплело, – утешил Сатутию Гугуни Джаиани и в знак благодарности за погоду потрепал его по плечу, одновременно давая понять, что пора бы и к делу приступать.
– Что вы меня-то ласкаете, батоно, когда это солнце своей волей, по своему желанию пожаловало к вам, а будь на то моя воля, оно бы сюда и глянуть не глянуло! – произнес в ответ Сатутиа, вроде бы и не принимая благодарности.
– Нам не интересно, сколько плодов дает чье-то там ткемали или сколько початков соберут с чьего-то кукурузного поля, вы, пожалуйста, поздравьте молодых, – напомнил тамада опоздавшему дружке его обязанности.
– Это солнце сегодня венчается! – будто и не слыша его, провозгласил Шаликашвили. – Венчается с луной, и все мы присутствуем при этом событии… Потом у этого солнца появятся маленькие солнышки, и небо Зугдиди наполнится малютками солнышками и луночками, а потом, когда они уже не смогут уместиться на небе, они спустятся вниз на землю и на земле будут умножать свое потомство…
– Как ваша фамилия, батоно? – прервал впавшего в экстаз гостя тамада.
– Шаликашвили! – простодушно, хотя и с достоинством ответил Сатутиа.
– Ах, а я думал – Коперник! – удивился Ироди Шелегиа. Все засмеялись, один Сатутиа не засмеялся.
– Да, я Коперник, – подтвердил он догадку тамады.
– В таком случае я опять же позволю себе напомнить вам, что вы до сих пор не выпили здравицу нашей юной четы!
– А что я говорю все это время? – искренне удивился Сатутиа.
– Все, кроме этого, да еще вы не сказали, что Земля круглая и что она вертится! – ответил тамада. Опять все засмеялись, а бедный Сатутиа онемел.
– Выпей, Сатутиа, и садись, – попросила Татулиа своего дружку и друга детства.
– Сию минуту, моя госпожа! – с готовностью воскликнул Сатутиа, поднес к губам рог и не отрываясь, одним духом осушил его до дна.
– Ну, ты, брат, силен! – растрогался тамада.
– Да, я силен, – согласился Сатутиа.
– Силен будешь, когда нас догонишь, – критически заметил кто-то.
– А что для этого нужно? – живо заинтересовался Сатутиа.
– Дадиановский рог нужен, дадиановский! – выкрикнул директор Краеведческого музея города Зугдиди Зелимхан Гвамичава.
– Пожалуйста, батоно, дадиановский так дадиановский, пускай хоть багратионовский, мне безразлично! – безмятежно улыбнулся Сатутиа.
– Он или очень глуп, или очень хвастлив, или просто очень пьян? – тихо спросил невесту жених.
– Он очень умен, очень скромен и очень трезв, – покраснев, твердо ответила невеста.
– Он хотя бы видел дадиановский рог? – продолжал выяснять жених.
– Если не видел, увидит сейчас, – с достоинством отвечала невеста.
Жених саркастически улыбнулся.
Тем временем в свадебный шатер вкатили обитую алым бархатом коляску о четырех колесах. Сиятельный дадиановский рог, точно доблестный муж, опоясанный серебряным поясом с кинжалом, возлежал на этой коляске, аки дракон с разверстой пастью, и взирал на изумленное его размерами общество.
– Наполнить рог! – приказал тамада.
Два виночерпия подскочили к рогу.
Он поглотил один небольшой кувшин и одну бутылку, в общей сложности четыре литра «Оджалеши». Сатутиа припал к его зеву, как заблудившийся в пустыне бедуин. Шестьсот мужчин, сидевших за столом, превратились в один огромный любопытный глаз.
– Ух ты, вот это силища, вправду крепок, черт! – сказал про себя озадаченный дадиановский рог, одним духом опустошенный прибывшим на свадьбу дружкой Сатутией Шаликашвили.
Сатутиа, лихо покатив порожний рог по столу, продолжал твердо стоять на ногах.
– Он ваш, молодой человек! – вырвалось у потрясенного происшедшим Рэма Чиквани.
– Кто, батоно? – в недоумении спросил Сатутиа и огляделся по сторонам.
– Рог, рог ваш! – пояснил Рэма Чиквани.
– Ну что вы! – застыдился опоздавший дружка.
– Слово батони Рэма – закон, да и, кроме того, на роге написано: «Кто осушит меня, тому я и принадлежу», – подтвердил Гугуни Джаиани и с сожалением покачал головой.
– Ну нет, один рог мне ни к чему, не единорог же я в самом деле, вот ежели у вас есть и второй такой же, давайте и его в придачу, я и второй выпью, а уж два таких рога стоит увезти в Гурию, ей-Богу, – рассмеялся уже несколько захмелевший и настроившийся на шутливый лад Сатутиа.
– Что вы, что вы, батоно, откуда второй, это единственный и неповторимый, вся история рода Дадиани проходит через него, он оценен экспертами в один миллион рублей! – икая от волнения, проговорил Зелимхан Гвамичава.
– Нет так нет, пускай и этот здесь остается. Все равно моей беде и миллион не поможет. А один рог я ни за что в Гурию не повезу! – заартачился Сатутиа.
– Нам ваша милостыня не нужна, слово есть слово, – обиделся хозяин.
– Тогда наполните его еще разок, чтобы я хотя бы выпил два рога, и так и быть, заберу, ладно, – вконец обнаглел окосевший Сатутиа.
– Наполнить рог! – велел рассерженный Рэма Чиквани.
– Не делай этого, Сатутиа! – взмолилась побледневшая Татулиа.
– Не волнуйся, бесценная моя Татулиа, я не осрамлю тебя! – заверил ее дружка.
Снова подбежали к рогу два виночерпия, снова поглотил рог четыре литра, снова стол превратился в один огромный любопытный глаз, и снова приник к рогу гость…
«Ух ты, вот это силища, крепок, да как крепок, черт!» – хотел было сказать про себя ошеломленный дадиановский рог, да не смог повернуть пересохший язык, с разинутой пастью повалился на свою алобархатную коляску и предался крепчайшему сну.
– Твой он, твой, юноша! – со слезами умиления на глазах воскликнул Рэма Чиквани. – Вот это настоящий мужчина! – добавил он по-мегрельски, потом распахнул объятия и прижал к груди вспотевшего, улыбавшегося, с помутившимся взором и разумом богатыря, облобызал его и бережно усадил на стул.
– Сорэна мечонгурэ цирэфи?* – вопросил он.
Подвели девушек-чонгуристок.
– Пойдите с ним и пойте ему колыбельную, – велел им Рэма Чиквани и, невероятно довольный, откинулся на спинку кресла.
Двое бравых молодцов почтительно увели пошатывавшегося Сатутию Шаликашвили в гостевую опочивальню.
– Простите великодушно, батоно Рэма, но чье имущество вы дарите этому полоумному голодранцу из Гурии? Или вы изволили забыть, что этот самый рог Гугуни Джаиани одолжил у музея на один-единственный день? – обратился к консультанту свадьбы белый, как полотно, Зелимхан Гвамичава.
– Дурак, разве и Гурия, и Мегрелия не есть части Грузии, единой нашей матери?! Рог должен принадлежать достойному! Так написал на нем сам великий Дадиа, и так оно и должно быть! – рассердился Рэма Чиквани.
– Дадиа-то написал, но Министерство культуры записало рог за мной и оценило его в один миллион рублей! – возопил Зелимхан Гвамичава. – То же самое было и в прошлом году, когда Латариа дарил этот рог какому-то безмозглому лечхумцу Карселадзе! Да, Лечхуми тоже часть Грузии, но я не в силах более выносить все это, мое несчастное сердце не выдержит в конце концов и в один прекрасный день разорвется, вот тогда и делайте что хотите!.. – зарыдал Гвамичава.
– Отстань, недоумок, кто отдаст дадиановский рог этому обормоту, появится еще кто-нибудь и осушит его. Да в конце концов я сам выпью этот рог, черт возьми! – гордо выпрямился Рэма Чиквани и рукой отмахнулся от директора музея.
– Надеюсь на вас… – пролепетал директор музея в глубокой печали, вернулся на свое место и продолжал скулить там.

В шесть часов утра Сатутиа Шаликашвили уже сидел на тахте и со стыда не решался выйти из комнаты. Он еще не совсем пришел в себя и никак не мог вспомнить, что он такое натворил вчера. Помнил только, что выпил огромное количество вина и держался весьма вызывающе, но что наболтал с пьяных глаз и кому – начисто не помнил.
Сидел Сатутиа Шаликашвили на тахте. Держался обеими руками за голову, полную тумана, и не осмеливался выйти из комнаты.
В семь часов утра в дверь постучали.
Сатутиа застыл.
Вошла Татулиа.
Сатутиа не поднял головы.
– Доброе утро! – приветствовала его Татулиа и подсела к нему.
Сатутиа не издал ни звука.
– Осрамил я тебя, да? – наконец, после долгого молчания, выговорил он.
– Что ты, Сатутиа!
– Опозорил, да?
– Наоборот, ты приехал, уважил меня, честь оказал, я никогда тебе этого не забуду!
– Ты правду говоришь?
– Конечно правду! А теперь – пошли к столу, Сатутиа, люди ждут тебя, свадьба тебя ждет, – попросила Татулиа и положила свою изящную ручку на его огромную лохматую голову.
– Поеду я домой, Татулиа, повидал тебя – и поеду обратно.
– Да ну что ты говоришь, Сатутиа?!
– Ты думаешь, я кутить сюда приехал, моя Татулиа?
– А зачем же ты приехал? – удивилась Татулиа.
У Сатутии, как вчера от вина, помутилось в голове.
Наступило такое продолжительное молчание, что у Татулии замерло сердце от ожидания чего-то ужасного.
– С первого дня мироздания люблю я тебя, Татулиа, неужели я не сумел дать тебе это понять!.. – заговорил наконец Сатутиа едва слышным, откуда-то издалека идущим голосом.
«Замолчи, Сатутиа!» – хотела было крикнуть Татулиа, но язык не повиновался ей, и она просто прижала к устам Сатутии ту самую свою изящную ручку, которую только что возлагала ему на голову.
Сатутиа бережно убрал эту руку.
– Доколе же мне молчать, Татулиа, уж если ты решила выходить за такого, как этот… этот… сказала бы раньше… и… ведь ты была… ты была все равно как икона для всех юношей Озургети!..
– А кто мне об этом сказал, кто? – широко раскрыв удивленные глаза, прерывающимся от волнения голосом спросила Татулиа.
– Кто посмел бы тебе это сказать, ты как солнце сияла надо всеми нами, а разве солнце когда-нибудь спрашивало кого-нибудь, взойти ему или нет…
– Ох, несчастный Сатутиа!..
Сатутиа взял ее маленькую теплую руку и приложил к своей щеке.
– Вернись назад, моя отрада, вернись домой, мое солнце и счастье мое, а нет, так жизнь моя не стоит и гроша! Вернись домой, Татулиа!.. – Голос у Сатутии задрожал.
– Не говори мне этого, Сатутиа, не говори! Тот человек, что сидит рядом со мной, – мой муж, я его жена, и он мне дороже всего на свете… – И Татулиа снова закрыла ему рот рукой.
– Не о том ли я и плачу?! – воскликнул Сатутиа.
Когда Рэма Чиквани распахнул дверь гостевой комнаты, он обомлел от изумления. Богатырь-дружка сидел на краешке тахты, прижимая маленький белый кулачок невесты к своей опаленной солнцем щеке, по которой катились слезы величиной с этот кулачок.
– Боже, что видят мои глаза! Чего только я в жизни не навидался, но чтобы такой молодец слезы лил?! Вставай-ка лучше и идем, дадиановский рог и люди ждут тебя!
– Разве я приехал сюда ради рога и пира, батоно Рэма? – скорбным голосом вопросил Сатутиа и воздел на Рэма Чиквани полные слез глаза.
У Рэма Чиквани вдруг бешено заколотилось сердце, но он и бровью не повел и сделал вид, что не слышит слов гостя.
– Ну, брат, ты вчера такое устроил, весь народ с ума свел! Дважды кряду сам Дадиани не осушал этого рога! Эх, почему Господь Бог не создал тебя на сто лет раньше!..
– На сто лет раньше или позже, – все равно, Господь Бог с самого моего рождения отвернулся от меня…
– Не беспокойся, милый, любовью и вниманием твою Татулию здесь не обойдут, на руках ее будут носить. – Рэма Чиквани опять сделал вид, что не слышит его слов.
Невеста молча встала и вышла из комнаты.
– О том я и плачу, батоно Рэма, что ее тут не обойдут ни любовью, ни лаской, ни вниманием… – сказал консультанту свадьбы, пятидесятилетнему Рэма Чиквани, опоздавший дружка невесты, двадцатилетний Сатутиа Шаликашвили. Сказал и поднялся с места.
– Ступай теперь и ты, милый, – проговорил Рэма Чиквани. – Отправляйся домой.
– Да, я отправлюсь домой, Рэма-батоно, и к черту в пекло! – пообещал гость.
– Ступай с миром и будь разумным, – напутствовал его Рэма Чиквани.
Гость отворил дверь, вышел на балкон, спустился по лестнице во двор, вышел на улицу, потом на большую дорогу.
Никто ничего не проведал.
Никто ничего не слыхал…
Сказочная свадьба шла своим чередом.
Шагал по дороге Сатутиа Шаликашвили. Пешком, ни с чем возвращался он в Гурию.


Нодар ДУМБАДЗЕ

Перевод Камиллы Мариам Коринтэли