«Заветная черная клеенчатая тетрадь» – дневник встреч Ильи Михайловича Зданевича с Нико Пиросмани в 1913 году. Впервые он был опубликован в 2013 году в моей книге «Пиросмани. Пиросмани...». Мне удалось обнаружить его в 1989 году в Париже, в личном архиве И. Зданевича, бережно хранимом его вдовой Элен Дуар. Считавшийся на протяжении многих десятилетий утерянным, этот бесценный дневник, первый документальный источник о жизни и творчестве Пиросмани, ныне хранится в Государственном музее искусств Грузии им. Ш. Амиранашвили.
Прошло более века, а пожелтевшие страницы по-прежнему являются для внимательного читателя кладезем информации о грузинском художнике. Девятнадцатилетний Илья Зданевич сохранил в своих записях речь собеседника, передал его живой голос, мысли о жизни и творчестве. Как Пиросмани относился к своему творчеству? Как он работал? О Пиросмани много написано (зачастую с недомолвками, неточностями), но об этом аспекте исследователи не писали, за неимением документальных данных.
Каким был Пиросмани? Он был мыслящим художником. Иначе юный, но не по годам зрелый и проницательный Зданевич не ставил бы перед ним вопросов высоких понятий: «Нужна ли живопись? Для чего живопись| Нужно ли искусство, какова его цель? Что важнее в живописи – что или как? Что преследует портрет? Только ли внешнее сходство или некий символ? Есть ли различие между «маляром» и «художником»? Отношение к своей известности и своим картинам? Играет ли для Николая какую-нибудь роль поощрение и ценит ли он похвалы?».
Живопись являлась для Пиросмани единственной «дверью» к некой прекрасной жизни. Это была смелая позиция, т.к. цель не становилась ближе. Он писал свои картины не в уединенной тиши мастерской, а в шумном духане. Иногда, не выдержав, художник кричал: «Разойдитесь, уйдите от меня!». Но чаще всего он продолжал сосредоточенно работать.
Пиросмани знал, что многие духанщики и посетители не понимают его живопись. Он говорил И. Зданевичу: «Эти делают вид, что что-то понимают, на самом деле – ничего». И еще: «Не слушайте их, они дураки – ничего не понимают».
Он осознавал себя художником, тем, кто способен работать по вдохновению, а не по канонам, и отделял себя от «буквописцев»: «Иконописец, живописец, маляр, художник – все разное, иконописцем не был».
О живописцах сказал: «Рисовать совсем не умеют». Самому художнику не претила скромность – редактору журналу «Театри да цховреба» («Театр и жизнь») Иосифу Имедашвили, в ответ на его похвалу, он сказал: «Ну какой я художник, да еще известный... ты меня конфузишь».
Навестившим Нико в его каморке под лестницей весной 1916 года художникам Мосе Тоидзе и Ладо Гудиашвили он признался: «Мосе Тоидзе! Мосе Тоидзе! Я давно хотел с вами познакомиться. Знаешь, что я хочу сказать? Пришло время, чтобы нас увидели и узнали. Хорошо бы на Головинском проспекте устроить развернутую картинную панораму, большую выставку, чтобы вся Грузия смотрела».
Так Пиросмани определил свое место рядом с уже известным художником Мосе Тоидзе. По информации Александры Тоидзе, дочери художника, придя в мастерскую отца и увидев рядом с его работами свои картины «Калооба» и «Фаэтон у духана», Пиросмани остался очень доволен.
Он не был ни тщеславцем, ни честолюбцем, с искренней радостью воспринимал похвалу. Так, когда И. Зданевич сообщил Пиросмани, что о нем писали в газетах и хотят выставить его работы, он «сделал недоуменную физиономию, потом обрадовался».
В дневниковой записи от 27 января Зданевич цитирует Пиросмани: «Когда выставка? Если бы вы дали мне комнату, полотна – я бы вам за месяц написал 10-15 полотен, лучше, чем те, которые есть, и лучше «Шереметьевского сада».
Запись от 31 января, после встречи Ильи и его брата Кирилла с Пиросмани: «Узнав, что Кирилл – художник, очень обеспокоился тем, хороши ли его работы. Брат сказал, что лицо слабо (имелся в виду портрет Ильи, который писал Пиросмани – И.Д.). Это его огорчило».
В записи от 31 января Зданевич приводит другую фразу Пиросмани: «Картины у  Баядзе (духанщика – И.Д.) мне, признаться, не нравятся, я могу вам лучше написать». А ведь у Баядзе имелись одни из лучших картин художника: «Женщина с кувшином и дети», «Олень» и др. Признание Пиросмани Зданевичу свидетельствует о том, каким требовательным был художник к себе и как верил в свой творческий потенциал. Пиросмани оберегал свою систему ценностей, которая означала для него только одно: творчество и собственный художественный мир.
Будучи человеком щепетильным, Пиросмани так высказался о натюрморте, купленном Ильей у духанщика Бего Якиева за 1 рубль 50 копеек: «Это одна из лучших вещей, ничего, что маленькая, смело 100 рублей стоит».
Пиросмани уготовано было знать диалектику «низшего» и «высшего» в живописи. Он тонко чувствовал эти вечные единство и борьбу противоположностей. Как-то Илья Зданевич застал его за написанием названия улицы на домовом фонаре. Художник объяснил ему: «Как же, если мы не будем работать над низшим, как сумеем сделать высшее?».
Приглашенный по инициативе Дмитрия Шеварднадзе на заседание правления Грузинского художественного общества (созданного в 1916 г.) взволнованный Пиросмани сказал: «Меня знают даже во Франции» (знал он об этом, несомненно, со слов И. Зданевича). Так он словно бы давал понять, что приглашение его на заседание – нормально и закономерно. Он, видимо, хотел, чтобы его творчество знали и на родине, где оно воспринималось обыденно, как часть привычного городского пейзажа. Художник признался Михаилу Чиаурели и Ладо Гудиашвили: «Я думал, меня забыли». И как справедлив был окрашенный горечью упрек, брошенный виноторговцем Сандро Месхишвили Давиду Какабадзе и Ладо Гудиашвили (они искали художника, чтобы передать ему деньги от Грузинского художественного общества): «Где вы были тогда? Если он был великий –  почему на него не обратили внимания?».
Неизвестно, присутствовал ли он на том заседании, но на общем собрании Общества 25 мая он сидел молчаливый, неподвижный, скромный, с добрым взглядом больших черных глаз (так вспоминал его режиссер Михаил Чиаурели). Только после собрания он немного рассказал о своей жизни и предложил построить большой дом, поставить там большой стол с большим самоваром и говорить о живописи.
Пиросмани прекрасно осознавал свои творческие возможности. Когда однажды его спросили: «Сможешь хорошо нарисовать?», он отвечал: «Какой же я мастер, если не смогу нарисовать». О его уверенности в себе как в художнике свидетельствует и другая его фраза: «Я так хотел сделать, и мне это удалось».
Не должна удивлять кажущаяся противоречивость слов Пиросмани: и хулу, и похвалу он воспринимал спокойно. На вопрос «хочешь, во Францию повезем?» Пиросмани отвечал: «Из моей Грузии никуда не уеду». Скромный и гордый Пиросмани похвалился как-то перед Ладо Гудиашвили: «Вы знаете братьев Зданевичей? У них много моих картин». Он вытащил из-под матраса газету «Сахалхо пурцели» с его фотографией, показал ее Гудиашвили и заметил, что никто его не опекает, и никто не понимает его картин.
По словам Бего Якиева, Пиросмани любил одиночество. «Одиноким родился, одиноким должен умереть», – говорил он. В этих пророческих словах слышны нотки горечи, протеста против не понимающего его общества. Ах, если бы он знал о мнении на эту тему Леонардо да Винчи: «Живописец должен быть одиноким и созерцать то, что он видит, и разговаривать с собой, выбирая лучшее из того, что он видит».
У неповторимого гения Грузии нет ни реальной, ни символической могилы. Остались лишь легенды о нем и... картины – достояние национальной культуры. Пиросмани жил одиноким и умер одиноким, но обращенным в будущее.
Увы, при жизни он не был избалован богатством и почестями, но ушел непобежденным горечью своей жизни. Потрясенный скандальной карикатурой на него в газете «Сахалхо пурцели», Пиросмани так прокомментировал это жене художника Гиго Зазиашвили: «Не надо похвал, ничего не надо. В газете меня обругали. Столько мне наобещали, а я как раньше пахал и сеял, так и теперь. Не было надо мной господина и не хочу». Как замечал художник Георгий Якулов, Пиросмани, с детства интересовавшийся рисованием и живописью, «учился у своего инстинкта».
Как работал Пиросмани? В 1917 году он объяснял Л. Гудиашвили: «Вы, художники с Головинского проспекта, ходите в костюмах и галстуках и боитесь перейти на этот берег Куры. Нет, так нельзя. Надо надеть старый передник, зажечь лампу, замесить ногами мел, взять синьку и выбелить стены или покрыть все черным цветом. Да, так нужно».
Пиросмани быстро понимал пожелание заказчика и так же быстро осуществлял замысел: «Дайте мне картон и немного красок, и я вам напишу лисицу или кого хотите за два-три часа».
Кстати, художник признавался Гудиашвили, что любит рисовать животных: «Это друзья моего сердца». Белая корова была для него символом «нежности, спокойствия и любви... Белый цвет –  то цвет любви... Черный бык –  он дерется, орет –  это война». Писал он оленя, лань, барашка, лису, иногда экзотических животных –  льва, жирафа. В их глазах –  тревога, печаль. Как не вспомнить строчки поэмы Георгия Леонидзе «Пиросмани»: «Как ты жирафьим глазам передать умудрился тоску, что в глазах своих носишь сам?» О картине «Жираф» писатель Константин Паустовский писал: «Смотрел тревожно, вопросительно и явно страдая... Какой-то странный зверь, напряженный, как струна».
В своей статье для газеты «Закавказская речь» (1913 г.) И. Зданевич писал, что Пиросмани «работает дешевыми красками на скверном холсту или простой клеенке (ибо хорошая – дорого)».
Да, в трудные годы Первой мировой войны, сказавшейся на социально-экономическом положении Грузии, Пиросмани приспособился писать и на картоне, грунтуя его черной краской из копоти, разведенной олифой. Писал он и на других поверхностях – знал, что живопись на клеенке долго не держится. Он говорил И. Зданевичу, что существуют такие сорта клеенки, которые похожи на холст. Чаще всего художник использовал качественную и дорогую клеенку, изготовленную на парусиновой основе для технических нужд. Писал он по ее внешней стороне, уже грунтованной. Черную поверхность Пиросмани зачастую использовал как фон для своей живописи. Он пользовался самодельными красками, но и красками фабричного производства. В его палитре присутствовал кобальт, ультрамарин, английская красная, умбра, белила.
Как писал И. Зданевич в 1913 году, Пиросмани ставил себе и успешно решал удивительные цветовые задачи. Цвет в картинах Пиросмани – символ. Художник признавался: «Когда я пишу погибших ортачальских красавиц, я их помещаю на черном фоне жизни, но у них есть любовь к жизни – это цветы, помещенные вокруг их фигур, и птички у плеча. Я их пишу в белых простынях, я жалею, белым цветом я очищаю их от греха».
Колорит его картин – сдержанный, благородный. Цвета разделены локально и не переходят один в другой. Писать он начинал, намечая кистью с белилами основные контуры. Он не боялся пустого пространства клеенки, холста или картона: он знал, как и кем он хочет заселить это пространство, вырвав их из небытия и отправив в путешествие в вечность. Как уже было сказано, работал художник быстро: так, за день он создал «Портрет Александра Гаранова» и «Кутеж с шарманщиком Датико Земель».
Он редко писал с натуры, чаще – по памяти или воображению. В некоторых его картинах сохранялся принцип контаминации, т.е. свободного соединения различных сюжетов и образов в пределах одной композиции, сохраняя при этом масштабы изображений фигур и предметов.
После персональной выставки работ Пиросмани в Лувре в 1969 году, французский писатель Луи Арагон писал: «Это художник, который сам изобрел все в своей живописи, развивал ее примерно на протяжении сорока лет и вооружился своей собственной техникой».
Тициан Табидзе как-то заметил, что «жизнь Нико Пиросмани –  сплошной творческий вихрь». Благодаря своей исключительной художественной интуиции, Пиросмани создал собственную изобразительную систему и стилистику. Он создал живописные приемы, выразительные образы не как художник по образованию, а как художник по призванию. Он предложил свое понимание пространства, трактовки форм и фактуры предметов. Из своих жизненных наблюдений и острых эмоциональных переживаний, Пиросмани создал новеллы, трактующие такие общие и вечные понятия как Горе (ограбление), Радость (застолье), Счастье (свадьба)...


Ирина ДЗУЦОВА