Юрий Вачнадзе родился в Тбилиси 8 марта 1933 года. По специальности физик, доктор физико-математических наук, в течение 30 лет читал лекции в Грузинском поли­техническом институте. В 2005-2011 гг. был автором и ведущим еженедельной программы грузинской службы Радио Свобода «Музыка, музыка». С 1994 года корреспондент русской служ­бы Радио Свобода в Грузии.
Автор нескольких сборников прозы и поэзии.

АННА КАЛАНДАДЗЕ

Был у меня прекрасный друг
Был у меня прекрасный верный друг,
Но провидение нас радости лишило:
Принес ему незваный голубь вдруг
В подарок крылья, и взлететь решил он –
Меня забыл и устремился ввысь.
С тех пор ему лишь звезды чутко внемлют,
Меня же день и ночь терзает мысль,
Как отыскать, вернуть его на землю.


давид маграДЗЕ

Из книги «SALVE»

***
В городе – ни солнца, ни веселья,
Над Тбилиси тучи распластались,
Всюду сеют распри фарисеи,
За улыбками скрывая зависть.

Дух хмельной в кафе и смрад табачный, –
Рассмотреть друг друга невозможно...
Оттого так тяжело и мрачно,
Оттого так грустно и тревожно.
Дверь в мой дом украшена латынью,
А над ней – маркизы* контур бледный,
Даже в «SALVE»** слышится унынье –
Жизнь уходит, остаются беды.

* Маркиза – легкий навес над входной дверью
** «SALVE» – древнеримское «Будь здоров!»

МИХАИЛ КВЛИВИДЗЕ

Ветер на дворе…
На дворе всю ночь от ветра гнутся ели,
Под напором бури я бегу во тьму:
Может, это сон – лежу в своей постели,
Или, может, быль – не знаю, не пойму!
Снег кружит вокруг в безумном хороводе,
Не найти приюта для души во мгле –
Жизнь проходит в леденящей непогоде,
Или, может, это только снится мне!
Грянул выстрел, за окном упало тело,
На подушке снежной красных маков кровь,
Эта кровь – моя, да мне какое дело!
Просто сны приходят и уходят вновь.


Экспромт в альбом Юрия Вачнадзе
В тот мир, что ты мне подарила,
Вхожу один в сиянии дня, –
Он жизни прожитой мерило,
И той, что будет без меня.
Я не ищу тебя, не знаю
Истоков дивной красоты,
Боюсь, что как снежинка в мае,
Вдруг на глазах растаешь ты.


Собираюсь жить!
Все собираюсь жить, хоть и живу
И сохраняю юношества прыть,
Но день за днем, во сне и наяву,
Все собираюсь, собираюсь жить!
Не укротить безумную мечту
Строками непокорного пера –
Растаяли, как леденец во рту,
И молодость, и зрелая пора.
Я не жалел ни времени, ни сил,
Но места для себя не отыскал,
Ни радости, ни счастья не вкусил, –
На смену стуже не пришла весна!
О, Господи, как быстро мчат года,
И жизнь уже исчерпана почти!
Как стая гончих, следуют всегда
За мной мои желанья и мечты.
Душа черствеет в дебрях бытия,
Дорогу ни осилить, ни продлить,
Конец совсем уж близок, ну, а я
Все собираюсь, собираюсь жить!


РЕЗО АМАШУКЕЛИ

У стен Кашуэти...
Сандро, выпивоха,  у стен Кашуэти
Весь день попрошайничал стоя,
Конечно, он знал, что мучения эти
Копеечной водки не стоят,
Но от нее отказаться не мог...
– Как слаб человек, и как он одинок!
Подачек хватило на целый стакан,
Сандро был под вечер совсем уже пьян,
Без сил у стены Кашуэти прилег...
– Как слаб человек, и как он одинок!


НИКО ГОМЕЛАУРИ

***
Я нравом похожу на Арлекина,
Лицом, пожалуй, больше на Пьеро:
Пусть жизнь, как птица, пролетает мимо, –
Мне это нипочем, мне все равно.
Пусть хмурый быт расплатой не грозит мне:
Я волен петь, когда встает рассвет,
Ходить не в ногу, танцевать не в ритме –
Для клоунов земных запретов нет.
Греховный груз отягощает поступь,
Лишь только музы облегчают путь...
Но главное преодолеть непросто.
Перед судьбой не надо спину гнуть!


Мы предпочли Варавву
Христу мы предпочли Варавву,
И маемся с тех давних пор:
Вершим повсюду суд неправый,
Не видим подлости в упор.
Меня с пеленок обучали,
Как расчищать к Победе путь,
Не замечать чужих печалей,
Прожить безбедно как-нибудь,
Хвалиться преданностью вере,
Крестясь по поводу и без...
Наставники, я вам не верю,
За вами притаился бес!


ОТАР ЧИЛАДЗЕ

Чего не было – не будет
Чего не было – не ждите,
А что было – повторится:
Посетят мою обитель
Те же люди, те же лица.
Я за ними дверь закрою:
– Дайте, люди, Бога ради,
Холодеющей рукою
Дописать листок в тетради!
На строках лежит пороша,
Бродит стужа в старом здании,
Жизнь моя осталась в прошлом –
Всем спасибо, до свиданья...


ТАМАЗ ЧИЛАДЗЕ

***
Когда настанет час  расплаты
И с нас за все  Создатель  спросит,
Мои  грехи  гонец крылатый
Ему представит  на подносе.
Творец, возможно, удивится,
Что я безмерно  благодарен
За все, что было и  случится –
За муки, слезы, скорбь и раны:
– Хвала Тебе,  о, Боже правый,
Что  повелел  справляться с горем,
Чужие отвергая  нравы,
Борясь с судьбой, с врагами споря.
И я любил и ненавидел,
Порой был мягок, будто  глина…
Не счесть  все беды и обиды
Прошедшей  жизни – трудной, длинной,
Но, главное, Ты дал мне Слово –
Оно, как нож,  врагов  разило,
Я восставал из пепла – снова
Приобретал  покой и силу…

Лали Брегвадзе-Кахиани, писатель, переводчик. Окончила Тбилисский государственный университет имени Ив. Джавахишвили. Преподавала историю в средней школе, работала редактором в различных республиканских издательствах. С 1987 года член Союза писателей Грузии. Автор нескольких сборников рассказов – «Ласточки прилетели», «Мальчики», «Минорный аккорд», «Белая степь», «Этаж, который не существует» и др. Ей принадлежат переводы на грузинский язык романа испанского писателя Мигеля Делибеса, рассказов Хорхе Луиса Борхеса. Сборник ее рассказов «Улыбка манекена» вышел отдельным изданием на русском языке (перевод Виктории Зининой). Произведения Лали Брегвадзе-Кахиани переводились на украинский, азербайджанский, армянский, словацкий, английский, финский языки. Является основателем и издателем газеты «Ирао» («Парение»). Высокохудожественную, глубоко психологическую прозу Л.Брегвадзе-Кахиани отличает любовь и сочувствие к человеку. И в каком бы трудном положении ни оказывался ее герой, она всегда оставляет приоткрытой штору на окне для хотя бы маленького лучика надежды.


Лали Брегвадзе-Кахиани

Перевод с грузинского
Камиллы-Мариам Коринтэли

Рассказ

Все началось с того, что молодой сотрудник кладбищенского офиса вручил ей какую-то бумажку и сказал:
– Вот, внесете эту сумму в банк.
Она взяла бумажку. Это был номер счета, на который следовало зачислить деньги. Лалита копила эти деньги в течение долгого времени. Взглянув на листок, она почувствовала, что совершив эту, казалось бы, вполне безопасную операцию, она не только покупает землю, но заключает соглашение с незнакомым распорядителем вечного пристанища, безмолвное, нерушимое соглашение, по которому нельзя было бы сказать, что жизнь человеческая всего лишь огромная капля, упавшая с лепестка лотоса и беспрерывная печальная повесть со своим началом и концом.
А он, владелец кладбища по имени Ноэ, молча сидел за красивым письменным столом в углу комнаты. Сидел, скрестив руки, высоко подняв голову – словно военный, который готовится отдать честь. У него был внушительный вид. Казалось, он слушает диалог Лалиты и сотрудника не ушами, а спокойными, с чуть припухшими веками, голубыми глазами.
– Я сегодня же зачислю, – проговорила Лалита.
– Воля ваша, – равнодушно отозвался сотрудник.
Его слова резко прокатились по полутемному офису и четко объяснили Лалите, что здесь отнюдь не то место, где можно ожидать сочувствия. Здесь не было и намека на какой-либо романтизм. Угрюмая обитель безнадежности или, иначе говоря, логический конец радостей жизни.
На миг ею овладела слабость, но она тут же взяла себя в руки и молча вышла.
Она не знала, правильно ли поступила, придя сюда одна. Стояли очень жаркие летние дни, и она из осторожности не взяла с собой недавно перенесшего операцию мужа. Неприятную процедуру взяла на себя. У супругов не было наследников. Они решили заранее позаботиться о том, что когда-то непреложно произойдет, чтобы спокойно провести оставшуюся жизнь.
Перечислив деньги и возвращаясь домой, она старалась не задумываться. Надо было, насколько возможно, просто смотреть на все это. Однако мысли приходили сами собой, вертясь вокруг нового кладбища на городской окраине, которое фактически представляло продолжение старого кладбища соседней деревни. Оно было коммерческим и давало возможность приобрести место вечного упокоения при жизни, что конечно, было так привлекательно для тех, кто не имел наследников.
Но самая чувствительная частица подсознания все же ощущала легкий укол затаенной печали, подобный бессильной ярости, признать которую она не хотела. Только бы не допустить до сердца, как-нибудь бы избавиться от тягостных мыслей. Лалита старалась отбросить от себя черную энергию, эту губительную силу, которая, по мнению ученых, составляет три четверти всей существующей энергии. Она мгновенно пронизывает душу и тело, а затем расширяется и растет.
Нелегко играть роль спокойного человека, когда ты вовсе не такая. Лалита всегда остро переживала даже самые незначительные события и ситуации. Например, до сих пор в ушах ее звучала требовательно-строгая фраза преподавательницы музыки, несмотря на то, что с тех пор прошло сколько уж десятков лет: «Прочувствуй! Прочувствуй звук!»
А она, тогда маленькая ученица, не знала, что делать, как прочувствовать звук!
Минуло время. Лалита писатель. Потому она стремится со стороны смотреть на явления, как это происходит во время письма. Ведь она легко может идентифицировать с собой ею же созданный персонаж, переадресовать ему действия, передать собственные переживания, чувства, причем – без малейшей натяжки, без фальши.
Когда ты автор, тебе подвластно многое. Для сознания нет ничего неодолимого. Воображение при необходимости может произвольно перемещать явления. Тем более, если автор покупает двухместный клочок земли на пригородном частном кладбище, которое расположено высоко на горе, на дороге из столицы в Мтиулети.
От улицы кладбище отделяет железная ограда. Войдя в ворота, сразу же встречаешь четырехместную могилу, которая еще только строится, но с первого же взгляда заметно, что она является объектом особого внимания и заботы. Она принадлежит владельцу кладбища батони Ноэ. Изголовье высокое, мрамор посередине подготовлен в расчете на изображение во весь рост. Затем – свободная территория, довольно обширная. Позднее Лалита узнает, что здесь будет выстроена церковь, которая станет украшением и венцом всего. А пока что территория эта похожа на какой-то хозяйственный участок. Здесь разгуливают гуси, куры и, представьте, даже индейки.
Вид домашней птицы в столь неподобающем месте поначалу очень удивил Лалиту. Это был явный диссонанс. Но удивление длилось, пока она не узнала реальной причины существования здесь этого птичьего двора. Оказывается, гуси, куры, индейки используются в целях борьбы со змеями.
Воздух тут чистейший, свободный от ядовитых выхлопов автомашин. Не слышно сумасшедшей какофонии их сирен, грохота и воя моторов, стона и гомона агонизирующего города. По правую сторону отсюда зеленеет сень деревенского леса, прямо напротив, за давно выстроенными безликими многоэтажными корпусами, виднеются фрагменты города, слева, в низине, поблескивают два маленьких естественных озера невдалеке друг от друга, приют комаров. Правда, на всей территории кладбища деревьев нет, если не считать несколько скромно стоящих плакучих ив. Некоторые родственники усопших нашли выход, защищаясь от палящего солнца: соорудили навесы из темного оргстекла. Впрочем для лежащих здесь ни навесы, ни солнце не имеют никакого значения.
Здесь и земля какая-то не такая, пересохшая от зноя, вроде как зола, но родственники усопших устраняют и этот дефект: автомашинами привозят где-то раздобытые пласты хорошей земли.
Однако Лалита больше заглядывает в собственную душу, чем смотрит вокруг. А там она видит одно и то же – глаза человека, два лучезарных чуда. Глаза Иисуса, которые говорят ей: «Не убоись!» И она, правда, не боится, без труда преодолевает ничего ей не дающие эмоции. Отдавшись холодному разуму, она обретает черты характера своего стойкого героя. Она поглощена работой, которую нерадивый рабочий бросил незаконченной – расчисткой стенок фундамента могилы.
Солнце печет нещадно, но ее это не страшит. Идентифицированная со своим собственным персонажем, витая между реальностью и воображением, она стремится внести в трагизм нотки комизма. Ага, вот сюда направляется, опираясь на трость, сам Ноэ, владелец этой земли. Неспешным, но энергичным размеренным шагом он неуклонно приближается. На голове его красуется соломенное сомбреро с подвернутыми полями. Довольно быстро одолевает он вероятно, множество раз пройденное расстояние. Он подходит и молча присаживается на низкую стенку соседней могилы, изящно облицованную камнем. Молча наблюдает, как заказчица старается углубить основание.
Старательность Лалиты вскоре заставляет невозмутимого Ноэ потерять терпение. Поэтому он ей советует – или велит: «Полно, полно, не мучайтесь, достаточно, больше не требуется!»
Лалита, конечно, возражает:
– Нет, не достаточно, высота везде должна быть одинаковой. Ваш рабочий это отвалял. Вот там правильно, – лопатой указывает она на какой-то участок. – Надо равнять с той частью.
Ноэ улыбается. «Ему-то все равно», – думает она. И словно в ответ на ее мысли, хозяин кладбища произносит с легкой насмешкой:
– Вы что, дворец строите?
Тогда Лалита, которая прожила всю свою жизнь так, что со всеми трудностями боролась лишь своими силами, без помощника и защитника, все – сама, и не сожалела о том, отвечает ему с упрямой уверенностью:
– Да, именно дворец строю.
И с пущим усердием продолжает работу. Кажется, ей даже приятно ковырять эту землю. Такова была ее натура: за что она не бралась, любое дело делала от души. Почему же она не должна стараться здесь, работая над упорядочиванием места своего вечного упокоения? Во-первых, она чувствует ответственность, и, кроме того, таким образом как бы примиряется со смертью, заключает мир с неодолимой, что в то же время означает скрытый протест, попытку неповиновения той, перед которой трепещут сильнейшие мира сего. Тайную игру, или борьбу, затеяла Лалита с ее непреложным законом, чем чуть-чуть облегчала свое положение.
«Не убоись!», – ободряли Его удивительные глаза.
Этого никогда никто не поймет. Только супругу своему признается она, простыми словами поведает тайну. Только он один поверит ей, поверит в истинность каждого ее слова.
Лалита работает и думает о своем. Эти думы спасают ее от навязчивого взгляда Ноэ. Вспоминаются ей слова отца Гурама Рчеулишвили в адрес болтунов:  «Где Гурам, там пантеон». Пусть слушают мудрые слова мудрого отца, который хорошо знал цену своему сыну.
Да, это так: пантеон там, где покоится настоящий писатель. А ну, пусть кто-нибудь скажет более точно, более верно. Отец не допустил, чтобы тело его столь достойно погибшего сына – прекрасного юноши и прекрасного писателя – носили туда и сюда. Он оставил его на скромном городском кладбище в семейной могиле, потому что достоинство самодостаточно и неприкосновенно, а истинный творец – уникальный индивид. Он одинок и в жизни, и в смерти. Человек не должен превращаться в тотем. Человек должен оставаться человеком.
Размышления сближают ее с этой местностью. Ближе становится это небо, эта земля, этот знойный, душный ветерок, стук и визг инструментов каменотесов.
– Сколько вам лет? – прозвучал внезапно вопрос Ноэ.
– Семьдесят, – ответила Лалита.
– А я вот за восемьдесят шагнул, –как-то виновато проговорил Ноэ.
– По вам не видно, – не поскупилась на комплимент Лалита. – Наверное, вы ведете правильный образ жизни.
– Да уж...  не знаю, что...
Лалита погрузилась в рассматривание фундамента. Ее продолжало беспокоить неровное, неряшливо сделанное основание. «Глубину нужно немного добавить», – проговорила она как бы про себя, но в действительности для Ноэ. За эту работу она хорошо заплатила, потому и высказывала претензии, требовала качество. Она выпрямилась и только хотела добавить еще что-то, как вдруг услышала голос Ноэ, уже другой, смягченный:
– В молодости вы, верно, были красивы, – неуместно, как ей показалось, сказал он.
Она внутренне вздрогнула, – не ожидала такого оборота беседы – окинула взглядом хозяина кладбища и не желая продолжать тему, коротко произнесла:
– Да, верно.
Ей так и хотелось сказать: «Моему мужу я и сейчас нравлюсь». Но она сдержалась.

Эта ничего не значащая беседа состоялась в один из великих исторических дней,. 14 июня 2015 года, когда запущенная девять лет назад NASA межпланетная станция «New Horizont» с телом американского астронома Клайда Томбо, открывателя Плутона, преодолела в космосе пять миллиардов километров и пролетела мимо этой, так называемой, карликовой планеты на максимальном расстоянии в 12 с половиной тысяч километров с быстротой 14 километров в секунду. Это было в 11 часов 50 минут по Гринвичу.

– Присаживайтесь, отдохните немного, – сказал ей Ноэ, рукой указывая на место рядом. – Все сделают, не беспокойтесь, сделают так,  как вы желаете.
Она приняла приглашение, оставила свою работу, подошла и села подле него.
Некоторое время они сидели молча. Оба думали о чем-то своем. По всей вероятности, о бытии-небытии, и слова тут излишни.
Первым нарушил молчание Ноэ.
– А вы храбрая женщина. Вы заслуживаете большого уважения.
Лалита удивилась. В чем же ее храбрость? Она вовсе не считала себя храброй. И не понимала, почему произвела на Ноэ такое впечатление. Но предпочла промолчать. Может, Ноэ сам объяснит, что он имел в виду. Потому она терпеливо, не сводя с него глаз, ожидала, что еще он скажет.
И он вправду не заставил долго себя ждать.
– Я удивляюсь, как вы решились на это, – сказал он, жестом указывая на могилу.
Лалита улыбнулась.
– Тому, что неизбежно, надо покориться, – коротко ответила она.
– А вот я долго колебался. Мне говорили, у тебя, мол, такая территория, сделай и для себя что-то. Довольно долго я раздумывал. Признаюсь, я боялся.
Вот оно что. Яснее не скажешь. Но степень откровенности не меняет остроту возможности. Говорят, чем богаче человек, тем труднее ему примириться со смертью.
Никто не знает насколько это соответствует действительности, но в последнее время нередко услышишь от тех, кто запутался в тяготах современной жизни: о, хотя бы умереть и отдохнуть! Они забывают, что смерть по заказу – прерогатива убийц. Собственную смерть по своему желанию не вызовешь. Это функция Всевышнего. Живой должен думать о жизни. Жизнь не менее безжалостна, не лучше ли опасаться жизни, которая то и дело готовит нам испытания.
А Ноэ, между тем, повеселел, он не прочь и пошутить.
– Здесь мы вместе жить будем. Станем навечно соседями, – говорит он.
– Да, соседями, только дальними. Но я все же подам вам голос из моей скромной могилы, вы в вашей богатой усыпальнице рано на заре услышите, как я буду вас громко приветствовать: «Доброе утро, батоно Ноэ!»
Оба весело смеются. Жизнь празднует, жизни праздник к лицу.
– А церковь, батоно Ноэ? Одна маленькая церквушка и вправду украсит это место!
– Посмотрим, посмотрим. Я-то собираюсь, да вот если успею...
– На имя Спасителя было бы хорошо. Лучше этого ничего не сделать! И пресмыкающиеся исчезнут, и гуси уже не понадобятся.
Он кивает головой – посмотрим, посмотрим, мол. Видно, беседа на необычно деликатную тему и, еще более, шутки как-то повлияли на него. Про себя он разозлился на тщету жизни, как на шаловливого ребенка, которого и не знаешь, как наказать, и можешь только пригрозить: «Знаешь, что я тебе скажу, знаешь?! Проказник!»
Ноэ встал, оперся на свою трость и зашагал по дороге к офису.
Постепенно выяснилось, что Ноэ был и хороший собеседник, и хороший рассказчик. И было у него о чем рассказывать. Беженец из Абхазии, у которого мать была абхазка, а отец – грузин, мегрел. Слушая этого вежливого, закаленного жизнью человека, нетрудно было понять, что он прочно стоит на земле. Он знал цену деньгам, причем, настолько, что заслужил репутацию скупого. Куда бы не забросила его судьба, удача сопутствовала ему. Он больше жил прошлым, которое было интересным. Настоящее привязало его к этому кладбищу. С утра дотемна сидел он в офисе и служил своему делу, которое называлось бизнесом. «Бизнес» ему не изменял.
По желанию Лалиты Ноэ все свои воспоминания, большая часть которых касалась его послевоенной жизни в Москве, рассказывает персонажу, имя которому автор то ли забыл, то ли просто не счел нужным дать. Это не имеет значения и за грех не считается. Персонаж, пусть хоть безымянный, все равно персонаж. Куда он денется, везде его найдем, ведь он сидит в рамке обязательств автора, который не дал ему четкого лица. Иной раз перепоручит ему свою роль, включит в какой-нибудь эпизод и все. Потому он мало что знает о Лалите и ее планах. Он терпеливо выжидает под покровом своей функции, словно обиженный, как тот сосед, у которого деньги иссякли и он с досады и здороваться не хочет. Не глядит на тебя, будто в его беде ты виноват. Был у Лалиты один такой сосед, который считал, если ты не жалуешься, не ноешь, не донимаешь его своими проблемами, значит у тебя все прекрасно, ты в другой более высокой категории. И к тебе, хотя и тайно, в глубине души, отношение должно быть антагонистическое. Да только для того, кто в своей раковине закрылся, разве это имеет значение: Лалита стала почти что такой: старых подруг не осталось, если не считать одной-двух Богом забытых. Новых заводить было уже не время. Она пришла к заключению, что от взаимоотношений с людьми добра ждать не приходится, разделила их на две категории: на персонажей и читателей. И те и другие существуют независимо от нее. И от тех и от других ее отделяло и защищало строго охраняемое виртуальное пространство, легкое и свободное, так как они оба ничего не требовали друг от друга.
Как вы думаете, может представить себе персонаж, что у его автора, у Лалиты, немеют пальцы на ногах и словно мурашки по ним бегают? Потому она часто ставит ступни на ипликатор Кузнецова и с силой нажимает ими на иголки, чтобы кровь не застаивалась. Или что по ночам, во сне, она снова, как когда-то, стала летать. Столько лет спустя вернула несравненное чувство своей особенности. Кто объяснит какую связь это имеет с совершенно уникальной способностью, заставить умолкнуть стаю лающих в ночи собак. Факт, что она воздействует на них, свободно входит в их альфа уровень.
Знает ли персонаж, что Лалита почти каждый розыгрыш лотереи лото покупает один-единственный билет? Притом, не теряет упрямой надежды на выигрыш. Или то, что она не любит бывать в людных местах, устраивать презентации своих книг, праздновать день своего рождения... Что она употребляет лучшую зубную пасту и терпеть не может, если кто-то дважды рассказывает ей одно и то же. Таких людей она считает шизофрениками... Много чего еще не знает персонаж. Да и не нужно ему знать, он должен быть легко управляемым. Такой он и есть. Внимательно слушает он рассказы Ноэ, как ему и велит его особое положение.
А Ноэ, сидящий за каштанового цвета письменным столом, неторопливо рассказывает, как некий лекарь, народный целитель, избавил его от крапивной лихорадки, и сожалеет, что не довел лечение до конца, вместо необходимых двенадцати стаканов микстуры выпил всего девять. Лекарь, пошли Бог ему здоровья, предупредил его – выпей и эти два стакана, курс надо закончить, иначе в старости болезнь тебя вспомнит, но он так и не допил.
– Не послушал я его и теперь какие-то признаки и впрямь чувствую, – заключил Ноэ.
Рассказал он и о своей умной собаке, которой он подвешивал в ошейник маленькую коробочку с деньгами и запиской, что надо купить и отпускал в лавку. Она прибегала туда, становилась в очередь, как того требовал неписаный закон, и приносил ему в зубах полный целофановый мешок с покупками. Потом лавку ликвидировали, сделали там супермаркет, в который собаку не пустили. Оскорбленная, она недолго думая, с разбега прыгнула на витрину и вмиг разбила большое стекло, из-за чего Ноэ пришлось ходить в суд.
Вспомнил он и шулера, игрока в «очко» который продавал цыганам меченые карты. Этими картами знакомый Ноэ в одну ночь проиграл двенадцать миллионов рублей по старому курсу – большие на то время деньги. И так далее, и тому подобное...
Когда Ноэ рассказывает свои истории, нужно сидеть и слушать. Во-первых, это увлекательно для слушателя, во-вторых, он и сам так увлекается, что его не остановить. Настоящее полно воспоминаний, настоящее – огромный сундук воспоминаний о былом.

***
Бессильная ярость.

Такое состояние – вечный спутник жизни – обитель чувств задохшихся в святых слезах.
Я должна жить столько, чтобы все меня забыли!
Подлинного автора здесь не видно. Подлинное всегда в тени. Сцена предоставляется куклам. Выше головы не прыгнешь. Жара нещадная. Зной расслабляет. Одновременно закаляет ум, обостряет инстинкт выживания. Да и вообще, человек не долго выдержит в состоянии дремоты. Что-то заставляет очнуться, протрезветь, широко раскрыть глаза, осмотреться вокруг, где цветут отнюдь не только розы и фиалки. Времени мало. Истекает твое время. Впереди новый горизонт, чуждый, непознаваемый. Ничего не сулит тебе эта неизвестность. И не ожидай! Не ошибись и не жди. Для чего?.. Достаточно пустых представлений. Ничего тебе не нужно.
Ты уже и не требуешь. Видно, поумнела. Так легче осознать и понять, что ты пришла гостьей на голубой шар жизни, чей радиус составляет всего лишь шесть тысяч триста семьдесят один километр, не больше и не меньше. Сюда, на этот шар, до тебя приходили многие и многие и объявляли его своим домом. В этой красивой лжи нет ничего предосудительного.
И тебе следовало поступить так же, поскольку смелость и решительность присущи жизни. Прими дарованную Господом жизнь. Живи пока живется, радуйся великой чести быть человеком. Не копи в душе обиды, озари светом дни на Земле, жить на которой помогает наука, а уходить – религия.
Не убоись!
И если расставаться хоть с одним человеком тебе тяжело, жить стоит!

Общеизвестно, что человек, наделенный талантом, зачастую бывает талантлив не только в одной какой-либо сфере искусства. Не говоря о русских и европейских деятелях, среди которых мы знаем множество таких примеров, Грузия тоже являет целую галерею многосторонних талантов. Так, король поэзии, Галактион Табидзе, наряду с лирическими шедеврами – создатель прекрасных рисунков, которые дополняют и украшают его литературное творчество. Замечательный поэт Морис Поцхишвили, на чьи стихи создано столько песен, был в  то же время одаренным и интересным графиком. Один из лучших грузинских живописцев Элгуджа Бердзенишвили является автором прекрасных рассказов и эссе. Талантливейший прозаик, к сожалению, рано ушедший Годердзи Чохели в то же время был кинорежиссером со своим особым почерком, и стал обладателем не одной престижной международной награды. В минувшем году в тбилисской Национальной картинной галерее на пр.Руставели прошла интересная выставка картин одного из любимых актеров Жанри Лолашвили, привлекшая внимание профессионалов и любителей.
Выдающийся драматический актер Георгий Харабадзе – один из таких феноменов. Он великолепно владеет пером и с успехом печатается в грузинской прессе и периодике. Георгий всегда открыт для дружбы – это тоже одна из граней его таланта, – у него множество друзей и здесь, и в России. Среди них широко известный журналист Юрий Рост, которого особо выделяют за его поддержку и сопричастность в тяжелую для Грузии годину и с которым у Георгия многолетняя и прочная дружба
Харабадзе успешно работает в жанре документальной прозы. Живо и интересно написаны его воспоминания о неповторимой, всеми любимой Фаине Раневской с ее искрящимся юмором, о гениальном Иннокентии Смоктуновском. Дружеские отношения связывали его с корифеями грузинской сцены – Акакием Хорава, Серго Закариадзе, Сесилией Такаишвили, Верико Анджапаридзе, Эроси Манджгаладзе, Рамазом Чхиквадзе и другими, чьи яркие творческие портреты он написал. Человек доброго и щедрого сердца и поистине христианской скромности (не случайна его дружба с мудрым Католикосом-Патриархом Всея Грузии Илией Вторым), Георгий Харабадзе чужд стремления к дешевой популярности, внешним эффектам. И обе его музы воздают ему сторицей за его благородное служение.
В последних номерах газеты «Литературули сакартвело» появились главы его новой, еще не оконченной книги мемуаров, которые сразу же привлекли внимание читателя свободной и легкой манерой изложения, самим материалом, действующими лицами, юмором и лиризмом. Фрагмент этих мемуаров представит интерес и для читателей «Русского клуба».

Эмзар КВИТАИШВИЛИ

Я был студентом второго курса Тбилисского театрального института, когда впервые вышел на сцену театра Руставели в пьесе «Кваркваре Тутабери» Поликарпе Какабадзе и скромно занял свое место в массовке. Находиться рядом с корифеями грузинского театра, созерцать их, соучаствовать в их перформансе, непосредственно касаться драматургии Шекспира, Брехта, Давида Клдиашвили – все это стало для меня волшебным подарком.
Представьте себе, что путь мой от массовки до первой главной роли оказался не таким уж и долгим. Мне было 22, когда я исполнил главную роль в спектакле «Обвинение», поставленном по пьесе Роберта Стуруа и Гоги Кавтарадзе.
А потом пошло и пошло!.. Главная роль в «Постороннем», в «Эдипе», в «Иване Грозном», в «Антонии и Клеопатре», в «Записках путника» и «Добром человеке из Сычуана»...
Мы увлеченно работали, проливали пот, играли дома и во многих городах, но – только в пределах СССР, путешествовали по республикам Советской страны, и особенно часто играли в России.
Лишь в 60-е годы мы сумели выбраться за границы СССР. Директором театра тогда был назначен Серго Закариадзе, и благодаря его большому авторитету и огромной популярности фильма «Отец солдата» состоялись зарубежные гастроли.
Выход за границу стал важным этапом и в истории театра Руставели, и в моей биографии. Для советского человека жизнь по ту сторону «железного занавеса» обладала особой привлекательностью, ассоциировалась лишь с позитивным, с благополучием и, что главное, со свободой. Мои воспоминания – это откровенный рассказ о человеческих чувствах, впечатлениях, переживаниях. Записки совершенно особого, советского человека, не бывавшего нигде, не видевшего  и не знавшего столь многого и «homosovietico», а не анализ гастролей или публикаций о гастролях или еще чего-либо в этом роде.
Первой страной, в которой мы побывали, оказалась Румыния. Первая гастрольная поездка за рубеж – столица Румынии Бухарест! Незабываема подготовка к этому знаменательному событию – укладывание в сумки и чемоданы продуктов (да, мы, конечно, брали с собой продукты питания – в целях экономии), гардероба, который был тщательно пересмотрен и дополнен. Я, например, специально для Румынии сшил себе костюм в «Пиримзэ» у знаменитого Андрея и разодетый прибыл в Бухарест.
Труппа театра Руставели остановилась в отеле «Амбассадор». Первая же ночь ознаменовалась курьезом: в одном из номеров раздался выстрел. Всю ночь мы провели на ногах, с тревогой ожидая следующего выстрела либо нападения. Полиция тщетно пыталась найти преступника – он исчез бесследно.
Только спустя годы в Тбилиси тайна раскрылась. Оказывается, один из артистов привез с собой консервированные бадриджаны (баклажаны) с орехами домашнего приготовления. В отелях высокого класса, – а «Амбасадор» был именно таким, по ночам, чтобы обитатели не простужались и чувствовали себя комфортно, температуру поднимали. Домашние консервы среагировали на благодатное тепло и с грохотом взорвались.
Бухарест очень красив, и красива та улица, отель, в котором мы живем. В первый же вечер нашего пребывания в столице Румынии мы – я и Гоги Кавтарадзе выстроились перед «Амбассадором», облаченные в шикарные костюмы искусного Андрея, с приобретенными в тбилисском валютном баре сигаретами «Честертон» и кубинскими сигарами. Вы представляете себе преисполненных южного темперамента и энергии советских 25-летних мужчин, впервые оказавшихся за рубежом? Вероятно, вы можете представить и то, о чем мы думали тогда. Вы правы, именно так мы и думали, вернее, воображали, что из Парижа, Рима, Вены и невесть откуда еще немедленно сбегутся самые знаменитые красавицы, чтобы взглянуть на этакое заморское диво – молодых красавцев-грузин. Да, да, мы были в этом убеждены, и настроение у нас было подобающее. Однако Бухарест продолжал жить своей обычной жизнью, никто к нам не бежал, прохожие, среди них и женщины, невозмутимо проходили мимо нас, не обращая ни малейшего внимания не только на нас, но и на наши костюмы от Андрея из «Пиримзэ».
Постояли мы, постояли и вернулись в отель. Примерно через час наши товарищи не без труда извлекли нас, вдребезги пьяных, из бара отеля и водворили в номер. Так закончился наш первый «выход в свет» за границей.
Из Бухареста мы поехали на гастроли в небольшой город Клуж. У нас с Гоги первый выход в Клуже был в ночной клуб. После того, как мы с ним опорожнили две бутылки «Энисели», тайно внесенные в бар, Гоги стал отшлифовывать с артисткой клужского театра па какого-то цыганского танца. А ваш покорный слуга знакомил ее подругу с историей Грузии и ее древнейшей культурой. Молодую особу настолько очаровали мои повествования, что она зажглась страстным желанием поехать на мою родину. И воочию увидеть все, что услышала от меня. Но еще больший интерес возбудило в ней мое цветное постельное белье в «Амбассадоре». Моя собеседница была так обворожительна, что я, конечно, не смог ей отказать, и мы двинулись смотреть цветное постельное белье. Однако не все было так просто – я стал очень волноваться, ведь если бы кто-то из наших спутников «застукал» меня с женщиной в 3 часа ночи, я бы пропал – «морально неустойчив» и прости-прощай заграничные турне! Мы на цыпочках благополучно миновали два этажа и продолжили путь к номеру, как вдруг я услышал чей-то зычный вопль: «Я – акула?! Акула – я?!» Кто-то кричал по-грузински. Бог ты мой, что за акула? Кто это? А может, это пароль? Пропал я, пропал, поймали!.. Вопрос прозвучал еще несколько раз, но голос показался мне чуть-чуть спокойнее. Я перевел дух – может, обойдется. Может, можно договориться!.. Тут я увидел в конце коридора открытую дверь. Я направился туда в надежде, что может быть сейчас же удастся уладить дело. Заглянул в комнату и что я вижу: на столе стоят несколько бутылок водки «Столичной» и вразброс валяются открытые банки консервов, видимо, также привезенных из Тбилиси – «килька», «шпроты», «сайра», «печень трески». За столом, понурив голову, сидит хороший, добрый человек, народный артист Грузии Гигола Талаквадзе, наш дядя Гигола.
Я в жизни так не радовался ему!
Спасен я, точно спасен!
Батони Гигола родом был из Асканы. В Тбилиси он имел небольшой дом с садом, огородом и виноградником. И что странного, что ему, гурийцу, привыкшему к натуральным, собственноручно выращенным продуктам и к совершенно другой кухне, осточертело целый месяц питаться привезенными из Тбилиси консервами! А иначе как бы хватили его суточные 16 долларов на подарки членам семьи, родственникам и друзьям? Потому и вопрошал он возмущенно: «Я – акула?!»
У каждого свои трудности, свои проблемы. Мне вот тоже осточертело месяц одному лежать в «Амбассадоре» на румынском цветном белье.
После Румынии, прежде, чем театр Руставели отправился в кругосветное гастрольное турне, я поехал в рабочую поездку в Берлин. Мне позвонили из «Мосфильма»: «Послезавтра вы должны быть на съемках «Освобождения», будете играть Мелитона Кантариа».

***
«Освобождение» – один из лучших фильмов, в которых глубоко и ярко отразилась советская идеология. Американцы о Второй мировой войне сняли фильм «Самый длинный день», в котором роль союзников в победе советским идеологам показалась преувеличенной, поэтому было решено снять «Освобождение». Мобилизован был не только весь наш киномир, но и Политбюро. Имя земляка Сталина Мелитона Кантариа, который в мае 1945 года вместе с Егоровым водрузили советское знамя над Рейхстагом, золотыми буквами было вписано в историю величайшей войны и величайшей победы ХХ века.
Словом, не без труда составили мою характеристику, и я, конечно, через Москву, отправился в Берлин. Из аэропорта я попал прямо на съемочную площадку.
В центре города находилось здание, которое оказалось двойником Рейхстага. На лестнице его расположилась съемочная группа. Меня подвели к режиссеру-постановщику – Озерову. «Я его другим представлял», – пробурчал он, явно недовольный моим видом. Каким «другим» – я не понял, а он не сказал. Однако причина его недовольства разъяснилась, как только появился исполнитель роли Егорова. Этот человек был мне по пояс.
После недолгого совещания, которое прошло, конечно, без меня, Озеров вышел к нам и сказал: «Значит, так! Егоров будет нести знамя. Зато Кантариа мы дадим в руки немецкий автомат». Меня одели, загримировали. Дали в руки немецкий автомат. А вокруг такое творится!.. Пять тысяч вооруженных до зубов солдат, которые служат в ГДР! Нам с Егоровым указали дорогу, которую должны были преодолеть ползком, стреляя и крича «ура!», и затем уже ворваться в здание Рейхстага.
Что ж, это все не требует особого мастерства. Сыграем. Что ни говори, товарищ Озеров, а я в свои неполные двадцать пять уже сыграл главные роли в «Гиоргоба» и «Моем друге Нодаре».
– Приготовились! – раздается команда.
– Пехота готова? – вопрошает по рации Озеров. Ответа мы не слышим.
– Танкисты?
Мы опять не слышим ответ.
– Авиация?
Опять не слышим.
– Внимание! Мотор!
– Мотор!
И пятитысячное войско взревело. Двинулись около двадцати танков – те, которые там же стояли и которые я принял за реквизит. Столько же самолетов грохочет над нами, а тут этот Егоров со своим знаменем, черт его дери, рванулся вперед, к лестнице Рейхстага.
– О горе тебе, несчастный Кантариа, горе тебе, Мелитон, горе твоему Гоги, выросшему на асфальте Руставели и возмужавшему на тротуарах Ваке! Но – за тобой Родина, Гоги! Я тут, в Берлине, не посрамлю мою Грузию, Грузию Джугашвили, нет, никогда и ни за что!
Я ринулся за Егоровым – или за знаменем, не знаю. Но что это было: слева и справа рвались бомбы (или снаряды, кто его разберет) производства пиротехников. Да, это они, пиротехники, устраивают всевозможные взрывы, пожары и подобные неудобства для артистов!
Словом, вошли мы в Рейхстаг. Раздалась команда: «Стой!» Стали. А я весь обливаюсь потом.
Наконец, этот день кое-как закончился. Можно было перевести дух, прийти в себя. А завтра? Что если завтра то же самое будем снимать? А ведь я именно ради этой сцены сюда приехал.
Со всем остальным я мог примириться, все вытерпеть, и то, что знамя не у меня, и авиацию, и пехоту, и танки, но эти мины и взрывы – нет, это было выше моих сил!
Интересно, кто такие эти пиротехники?
Спустился я в холл. Прекрасная гостиница «Отель Эролина». Туда-сюда респектабельные типы расхаживают. Смотрю, в уголочке трое мужчин в уединении что-то меж собой толкуют. Не надо было обладать особой  интуицией, чтобы понять, в чем дело: трое русских пиротехников распивали «на троих» купленный в берлинской аптеке за одну марку спирт!
Какая радость!
Я помчался в свой номер, зажал подмышками две бутылки «Энисели», спустился бегом по лестнице и присоединился к ребятам. Мы чудесно повеселились.
За этим весельем последовало то, что на следующее утро, перед съемкой, пришел ко мне Ванечка, главный пиротехник, и прошептал: «Следи за мной: где задержусь, там и взрывчатка».
Началась съемка. Егоров, который не пил ни грузинский коньяк, ни одномарочный берлинский спирт, вместе со своим знаменем добежал до Рейхстага прямо по взрывающимся «минам», а Кантариа, бодрый и невредимый, достиг той же цели совсем другой дорогой.
Пиротехников отозвали в Москву за «разглашение военной тайны», а мне влепили предупреждение в личное дело.
Расскажу еще один эпизод.
Съемка последней сцены. На Рейхстаге реет красное знамя. Уставший после боя батальон, – кто-то ранен, кто-то хромает – спускается по той же лестнице с криками «Ура!»
Нас выстроили по чинам: высший комсостав, затем полковники, офицеры и т.д. И наконец будущие Герои Советского Союза – рядовые Кантариа и Егоров.
Началась съемка. Двинулась наша колонна. По мизансцене я должен идти где-то в конце.
Я, Кантариа, соотечественник Сталина, вознесший советское знамя на Рейхстаг, почему это я должен плестись в хвосте? У меня заклокотало все мое грузинство, чувство собственного достоинства, гордость за мой народ, Бог знает что еще, и я стал спешно пробираться вперед, обошел всех и когда начался спуск по лестнице, впереди всех шел я, а за мной весь генералитет.
– Стой! – заревел в репродуктор Озеров. – Кантариа, или как тебя там, Харабадзе, мать твою, куда прешь, будто генералиссимус!
К сожалению, кадры эти не сохранились.

***
Наступил 1978 год.
На доске, где вывешивали роли и фамилии исполнителей, появилось распределение «Ричарда III». Против Кларенса я с замиранием сердца прочел свою фамилию. С Кларенса и началось мое бесплатное кругосветное путешествие. Австралия, Америка, Европа!.. Почти не осталось ни одного большого города, в котором не побывала бы труппа театра Руставели. Рукоплескания, овации сопутствовали каждому нашему спектаклю, нам аплодировали даже стоя, и это было так приятно, так радостно. И сегодня, спустя столько лет, эти воспоминания прекрасны и волнующи.
На этот раз я опять-таки начну с первого выезда – на Эдинбургский фестиваль 1979 года. Не забыть мне директора фестиваля Джона Драмонта. Я познакомился с ним в Тбилиси, после спектакля, за столом. Он пришел в восторг от джонджоли, и потом кто-то из нас привез ему в Эдинбург целую банку этого джонджоли. Когда закончился фестиваль, он провожал нас на вокзал и извинился, что у них очень плохие поезда, не обижайтесь, мол, все наши поезда такие. Я подумал: разве может быть что-нибудь хуже нашего поезда Тбилиси – Ростов – и поднялся в вагон. Проводник всем своим видом сильно смахивал на советского маршала. Когда мы расположились, он вежливо осведомился: чай, кофе или алкогольный напиток. То, что виски, да еще в Шотландии, лучше чая, особых размышлений не вызывало. Но мы с нашими гонорарами... Ответа долго не было. Проводник словно читал наши мысли. «Free, free», – успокоил он нас. Мы сразу ожили и сказали, раз даром – давай! Он принес виски, и мы выпили с удвоенным удовольствием.
Поезд сладко укачивал нас. А вскоре тихий стук оповестил нас о том, что мы въезжали в Лондон.
Поднялся страшный переполох. Быстроте и проворству, с какими мы оделись и собрались, позавидовали бы даже солдаты советской армии. Сперва, опережая друг друга, выбежали в коридор, где царила полная суматоха. Народные и заслуженные с багажом за плечами и в руках, тесня друг друга, старались первыми спуститься на платформу. Вот так, неумытые, наспех одетые, с шумом как цыганский табор, высыпали мы из вагона на перрон. Вокзальные часы показывали шесть утра... Пятьдесят пять галдящих грузин с чемоданами, баулами, огромными сумками, лавой обрушились на перрон и буквально взорвали привычный ритм.
«Это действительно Лондон?», «Да не знаю, вроде на Шорапани смахивает», «Ты ничего не забыл?», «Поторопись, как бы не отвели состав в депо», «Ну, все в порядке? А где Робико?» – эти и подобные возгласы в полный голос. А голоса у всех дай Бог! – разбивали тишину. И вдруг пронзительный женский крик перекрывает все и всех: «Дети, где дети? Не вижу детей, где дети?» Под «детьми» подразумеваются исполнители ролей маленьких принцев Эдуарда и Ричарда, малолетние «артисты» Мамука Циклаури и Мераб Нинидзе, а вопящая женщина – опекунша принцев (на время гастролей), пианистка театра Лейла Сикмашвили, которая лишь на несколько минут отвела от них свое материнское око и, вдруг не увидев их, подняла панику. «Принцы» же в это время безмятежно спали в вагоне поезда Эдинбург-Лондон, насыщенном ароматами свежего бисквита и кофе. Мы, конечно, разбудили их и, полуодетых  и полусонных, стащили на перрон, избавив от попадания в депо, что для каждого из нас стало бы трагедией. А «принцы» были полны ярчайших впечатлений от собственного головокружительного успеха, да еще за границей, в Эдинбурге, в историческом театре «Френсис-стрит» и от мужчин в шотландских клетчатых юбках – музыкантов Национального оркестра.
Во всем этом бедламе я все же не мог не заметить изумленных лиц и взглядов местных пассажиров, свидетелей невероятного переполоха, воплей, суеты, которые мы устроили на лондонском вокзале. Но это мимоходом: я был поглощен ожиданием некоей дамы Элизабет, которая должна была явиться на вокзал, дабы проводить нас в аэропорт. А она не шла!
Где ты Лиза, Лайза, Элизабет! А если вдруг ты опоздаешь, и мы опоздаем на самолет? Опоздаем на рейс Лондон-Москва, который совершается в неделю раз? Мы не можем здесь оставаться! Нет, не можем! Да, Лондон очень хорош, но деньги?! Деньги у нас кончились, и запас тбилисских продуктов тоже иссяк, но главное! – главное КГБ! Вот что с этим делать! Ведь во всем обвинят нас и тогда пиши пропало!
А Элизабет все не видать!
Лава примиряется с судьбой, потихоньку остывает, теряет температуру кипения. Кто усаживается на чемодан, разворачивает завернутый в газету «Комунисти» остаток утратившей цвет колбасы. Кто закуривает «Космос», кто купленный еще в Тбилиси «Мальборо», словом, приспосабливаемся к ситуации.
А время бежит!.. Семь часов, восемь и вот уж скоро будет девять. Когда мы освоились с лондонским вокзалом почти как с хашурским, появилась долгожданная Элизабет.
Высокая, даже слишком, англичанка неторопливо шагала, постукивая каблуками, с деревянной дощечкой в руках, на которой было написано два слова: «Rustaveli company», что в переводе означает: Тбилисский государственный академический драматический театр имени Шота Руставели.
Мы готовы были броситься к ней с упреками, но она сама перешла в наступление: «Почему вы здесь стоите, что вам здесь надо?» Пятьдесят пять невыспавшихся, голодных, изнервничавшихся артистов, осветители, рабочие сцены возмущенно загалдели в ответ. А леди с недоумением отвечала: Вы ведь прибыли этим поездом? – Ну да, ясно! И вдруг мы увидели, что наш поезд так и стоит на своем пути, ни о каком депо не помышляя... И пассажиры сидят себе внутри, и кроме кофе с бисквитом забавляются еще и чаем с лимоном, и коньяком! Сидят, попивают чай, умытые, причесанные. Улыбающиеся, кое-кто еще и прихорашивается. Идет к выходу – время на работу двигаться. Так-то... А мы? Что тут скажешь. Здесь жизнь начинается в девять часов утра и, оказывается, поезда тоже покорно ожидают этого часа.
Как стадо баранов последовали мы за Элизабет. И только один вопрос не давал мне покоя: неужели у них нет депо?..
А потом... Потом повезли нас в советское посольство, которое располагалось в двух старинных особняках в центральной части Лондона. А в посольстве, глядим, стол накрыт, где только птичьего молока не хватает.  Сегодня в Тбилиси на каждом шагу встретишь «Дом виски», но тогда эта благословенная жидкость была диковиной и дефицитом, большинство ее видели только в кино. Мы, конечно, поднажали на виски изо всех сил, и весь день провели в полнейшем блаженстве вместе с сотрудниками посольства. Вообще-то было странно и удивительно, чего ради посольство так на нас раскошелилось и одарило необыкновенным вниманием, но очень скоро причина выяснилась: оказалось, на днях солист Большого театра Годунов остался в Штатах, и в посольстве боялись, как бы мы не выкинули такой же номер, а то и что-либо похуже. Поэтому они нас обласкали как могли.
Да только кто мог остаться? У кого было две головы? Конечно, все без исключения сели в самолет, который взял курс на Москву.
В Москве меня встречал Юра. Посреди аэродрома стоял его старенький патефон, из которого лились звуки «Мравалжамиэр».
Прямо с аэропорта мы с московскими друзьями продолжили возлияния и на славу покутили и повеселились.
Наконец прибыли мы в Тбилиси.
Первым секретарем ЦК партии был тогда Эдуард Шеварднадзе. Он принял несколько человек из нас в своем рабочем кабинете, в здании бывшего ЦК на пересечении улиц Дзержинского (ныне Ингороква) и Читадзе. Кто был Дзержинский я хорошо знаю, а вот Читадзе мне неизвестен. Шеварднадзе принял нас радушно, ласково, много шутил с присущим ему юмором, потом заговорил уже серьезно – об Абхазии. Сказал, что там что-то неспокойно, смутно. Может съездите туда, сыграете два-три спектакля.  Кто бы ему отказал, да и зачем? Мы поехали.
Встретили нас артисты сухумского театра, мои сокурсники – Нодар Бекаури и другие. Конечно же было застолье, тосты, чоканье бокалов и все такое... Играли мы, конечно, с душой. А потом из Зугдиди делегация приехала: вы тут рядом, дайте и у нас два-три спектакля...
Поехали мы в Зугдиди. Мегрельское гостеприимство всем известно. Ну, там и произошла моя мегрельская история.
Я не привычен был к такому ритму – утром, в полдень, вечером – кутеж, кутеж, кутеж. И в один, не особенно прекрасный день, я раскрыл глаза в номере «люкс» в гостинице «Бум-комбината» (т.е. Зугдидского бумажного комбината), где проживал с Гоги Гегечкори и Бадри Кутателадзе, и по некоторым признакам сообразил, что дело мое не совсем ладно. Гипертонический криз со всеми классическими симптомами, со всеми своими прелестями... Меня помчали в больницу, где как следует искололи всевозможными лекарствами, давали глотать порошки и пилюли. Артериальное давление стало на место, болезнь отступила, но... Но я неимоверно ослаб, кроме того, весь трясся в какой-то неприятной трясучке. Не только об игре, вообще о выходе на сцену нельзя было думать.
В те дни в Зугдиди Кларенс, которого играл ваш покорный слуга,  вообще не появился перед зрителями. А Ричард III, который встречал выход Кларенса возгласами «Кларенса ведут!» и «Кларенса уводят!», произнес свои слова без Кларенса, и спектакль пошел своим ходом. Отсутствие Кларенса не обеспокоило зугдидских зрителей, как и участников спектакля.


Гоги ХАРАБАДЗЕ

Академик, доктор медицинских наук, профессор. Ректор Университета им. Святой царицы Тамар Грузинской Патриархии. Родился в марте 1962 года в Батуми. В апреле 2004 года был пострижен в монахи под именем Адам. В 2005 году Святейший и Блаженнейший Католикос-Патриарх Всея Грузии Илия II возвел его в сан игумена, а затем архимандрита. С 2009 года – настоятель храма святого Иоанна Богослова в г. Тбилиси.

В холодном, неприступном,
как льды,  мегаполисе

Хотел бы я жить где-нибудь в холодном  и пыльном
Мегаполисе,                                                                   
Рядом с тринадцатью, шестнадцатью
А то и вовсе с двадцатью девятью миллионами
Мне подобных
И совершенно незнакомых существ...
Тогда ведь я не стал бы ломать себе голову,
Терзаться сомнениями,
Надрывать душу,
Поскольку у меня уже был бы готовый ответ
На все вопросы
Относительно того,
Отчего я так одинок и печален,
Отчего так болит душа,
Отчего она стонет?..
Причина была бы понятна всем
И я написал бы стихи
Коммерчески выгодным языком,
Сложенные техногармоничными словосочетаниями...
Но ведь я поселился
В плодовом саду
Возле старого ясеня;
Здесь каждое утро
К крыльцу моего дома
Отрадно струится,
Проторенная в траве,
Узкая тропинка;
А дождь, еще до того как хлынуть по-настоящему,
Предупредительно оповещает меня о себе
Первыми каплями, постукивающими
по крыше моего дома.
В деревне нашей
Не больше пяти семей;
Здесь никогда не говорится
О том,  что думается,
Ни у родника или конторы,
Ни на бирже,
Поскольку говорить здесь
Некому...
Тут первые хлопья снега
Ложатся вначале на мандариновый сад,
А рождественскую елку я наряжаю
У себя во дворе, огороженном
кустами шиповника –
В гостиной моего дома;
Потом меня радует март
Мимозами,
Фиалками
И нарциссами,
А вскоре и розами.
Кровь согревается
Лаской солнца...
И я уже никак не пойму,
Отчего так болит душа?
Кто виноват в беспощадности,
Нетерпимости,
И еще в тысячах мерзостей
(Неантропогенных)...
Ведь в дом ко мне наведываются,
Их и гостями-то не назовешь,
Два или три соседа,
Возможно и путника;
Мы пьем с ними чай    
С вареньем и конфетами,
Греемся у камина,
Подсушиваем на углях
Куски старого хлеба
И упиваемся ностальгией –
Ароматом красок этих вечеров...
Они же были другими,
С кусочками льда вместо сердца
Предавшие меня
И продавшие затем в неволю
На ярмарке душ,
Обрекшие меня на одиночество
И кинувшие
В чужом краю;
И что из того, что я дарил им любовь
И тепло,
Зажигал за них свечи ночами,
Размыкая в сумерках старческие веки,
Выпекал им лепешки и калачи,
Считал им звезды на небе,
Песчинки на дне родника
Нашей деревни?!
Это ведь ради них я был рад
Попутному ветру в океане
И безоблачному небу над головой!
Уж лучше бы жил я в холодном,
неприступном, как льды
Мегаполисе.      
2011

В пятницу, что в четверг ...

В пятницу,
что в четверг была завтрашним днем,
А сегодня, в воскресенье это – позавчера,
Исчезла из дома мама
(Уж лучше бы время исчезло,
отведенное мне на земле).
Ну хоть бы разок я бросил взгляд
В сторону ее утомленных глаз.
(Ах, если бы!)
Такое случалось не раз.
Я читал на тахте, покрытой рогожей.
В застывшей у меня на щеке слезинке
Отражалась пустая постель
И приоткрытая (оказывается) дверь.
Я не сразу это заметил...
А потом обегал все улицы и площади,
В надежде, что хоть кто-то мог
встретить стройную старушку
Ступавшую медленно, но грациозно,
В халатике, надетом на ночную рубашку,
С телефоном и утюгом в руках.
Лицо у меня пылало,
Взгляд натыкался на пустоту...
Тогда я еще не осознавал, что это счастье,
Что оказалась она тут же в городе.
А если бы она отправилась куда-то,
Так далеко, откуда нет...
(Я не в силах докончить эту мысль!)
По возвращении в дом
Я мою ей ноги теплой водой,
Укладываю в белоснежную постель,
Целую белоснежную ее седину
И лишь у пятницы в памяти остались
Опустевшие без мамы дом и улицы.
- Устал? – Спрашивает она,
Как когда-то в детстве
Спрашивала меня, еще не наигравшегося в снежки.
- Нет, мам, ни чуточки!
Даже если завтра начнется все сначала,
Не устану!
Только бы мне снова тебя вернуть!
- Ладно, ладно, завтра опять  выйдем на улицу!
Только ты смотри, не отходи от меня.
Тебе, что, мало нашего двора для снежков?
Я ничего не говорю в ответ.
Мама приучила меня,
Что с наступлением сумерек
Нельзя говорить друг другу
Ничего такого, что может растревожить человека
И нарушить его сон...
Я кладу раскрытую книгу себе на грудь
И в слезе моей отражается
Ровное, как у спящего ребенка,
Дыхание моей матери.
2013

Вспоминаю родительский дом

Икона. Картина. Холст. Эскиз. Тарелка и бра.
И еще книжные полки,
Прибитые к южной стене,
Будто к отцовской груди, к которой прислоняешься,
Когда у тебя подкашиваются колени
И сердце готово выскочить из груди...
Ковер. Пыль. Паркет. Спаниель. Тапки и кошка.
Следы прошлого чуть слышными шагами
Отпечатаны на полу;
Будто вросшие в землю
Львиные лапы –
Ножки стульев,
Выточенные столбы и стены,
Укрывавшие твои первые ощущения стыда,
Готовые вновь приютить тебя
В тех лишь тебе одному известных,
Закуточках и нишах.
А во время землетрясения
Они, жертвуя собой,
Некрасиво изгибаются,
Дают трещину по всей длине и ширине
Сбивают с себя штукатурку
Срывают с себя обои, как маски
И, превращаясь в атлантов,
Держат небо руками.
И если не все небо,
Так хотя бы кусочек его –
Потолок старого дома,
На котором в детстве
Я видел себя на крылатом коне,
Видел тучи, драконов, орлов.
Видел, как проносятся колесницы,
Как сражаются воины друг с другом...
Это мир,
Обнаруженный тобой
На потолке полуосвещенного дома.
Потом ты неожиданно засыпаешь,
Но все увиденное тобой
Навсегда остается в твоей памяти.
В стихах ты вспоминаешь родительский дом:
Балкон,
(Вывешенные мамой на солнце пестрые одеяла)
Стены,
(На них в виде фотографий переселилась
малая часть большого семейства).
Пол
(Свидетель первых шагов (и слов) моих,
моего брата, моей сестры)
И потолок –
Кусочек неба!
2013

Амашукети  (она приходит вновь)

Амашукети...
Тут дворами, склонами холмов
Прокравшаяся зелень трав.
Ликует каждая душа:
Она приходит вновь!
Куда ни глянь –
Цветущие ткемали
И снег с дождем,
И облака,
И ветер,
И март.
Все вместе падает мне на голову сверху,
А я к тебе свой устремляю взгляд,
И осыпаются цветы ткемали с веток
И хлопья снежные – посланники небес.
А я растерянный стою,
Не зная, куда идти...
Разносит ветер шалый
И снег, и лепестки.
Растерян я.
Озорничает март:
Он все смешал –
Цветы и хлопья снега.
И полнится душа.
И я дрожа,
Волнуясь,
Выбираю эти строки
Из вороха цветов
И белых хлопьев.                
2013

Перевод Гины Челидзе

В Литературно-мемориальном музее Ильи Чавчавадзе состоялась презентация первого отдельного издания полного перевода романа Григола Робакидзе «Змеиная рубашка».

Неоценимый подарок всем эстетам-книгочеям преподнесли под Новый год мастер художественного перевода Камилла Мариам Коринтэли и МКПС «Русский клуб», под эгидой которого вышел в свет многолетний труд – первый полный перевод романа Григола Робакидзе «Змеиная рубашка». Добавим – самого знаменитого романа, самого знаменитого в культурном пространстве Европы грузинского писателя XX в.
Презентация этого долгожданного издания вылилась в мемуарно-интеллектуальное действо, участники которого, от щедрот вкуса своего, делились с коллегами «картинками с выставки памяти», тонкими наблюдениями с доброй приправой юмора и, конечно же, профессиональными оценками проделанного главной героиней вечера подвижнического труда.
Камертоном встречи, прошедшей в дружески-доброжелательной тональности, выступил руководитель проекта, президент МКПС «Русский клуб» Николай Свентицкий. Он сообщил, что издание «Змеиной рубашки», осуществленное при поддержке Международного благотворительного фонда «Карту», приурочено к 130-летию со дня рождения Григола Робакидзе, писателя, философа и публициста, одной из самых загадочных и трагических фигур грузинской культурной эмиграции.
«Я не литературный критик, я – администратор, способствовавший выходу в свет этой книги, а главные действующие лица проекта, конечно же, мастер художественного перевода Камилла Коринтэли и творческий коллектив «Русского клуба», не покладая рук работавший над этим изданием», - заметил Николай Николаевич.
Любителям подлинной литературы несказанно повезло, что за перевод этого сложнейшего текста взялась Камилла Коринтэли, не только переводчик с заслуженной международной известностью, но и поэт. Последнее «свойство», по нашему убеждению, необходимо в работе над этим текстом Робакидзе, как никакой другой изобилующем разнообразием и богатством стилистических фигур и образных средств.
Камилла Коринтэли – член Союза писателей и Союза журналистов Грузии, выпускница филологического факультета Тбилисского государственного университета.    
Со дня основания знакового журнала «Литературная Грузия» работала в его редакции на разных должностях и стала, между прочим, чутким наставником автора этих строк, находившегося тогда на подступах к большой литературе.
После гибели журнала автор сотен опубликованных в Грузии и за ее пределами художественных переводов и поэтического сборника «Гранат цветет», работала преподавателем испанского языка в Инязе им. И.Чавчавадзе.  
В ответном благодарственном слове Камилла Коринтэли поблагодарила издателей «за исполненную давнюю мечту» - изящно изданный роман, по праву считающийся одной из вершин творчества Григола Робакидзе.  
«В начале 1990-ых годов Камилла Коринтэли опубликовала в «Литературной Грузии» первую редакцию «Змеиной рубашки». Но она почти не дошла до читателя – виной тому и время темное и голодное, и тираж крохотный. А в этом своем героическом труде Камилла Коринтэли выступает не только как переводчик. Она сопровождает издание комментариями, научным аппаратом, благодаря чему русский текст становится понятнее и ближе читателю, чем даже оригинал, - отметил ведущий вечера, редактор газеты «Сакартвелос республика», писатель Гурам Гогиашвили. - Камилла сохранила не только стилистику, но и внутренний ритм высочайшей сложности, дыхание литературной ткани, виртуозный синтаксис Григола Робакидзе».
«Мне Григол Робакидзе интересен не только как писатель, но и как трагический персонаж своего времени, живший в окружении трех чудовищ – российского большевизма, итальянского фашизма и германского нацизма», - сказал Гурам Гогиашвили.
В переводе Камиллы Коринтэли сохранена особая балладная интонация, мифологическая канва.
«Мастерство Камиллы Коринтэли выковывалось в годы работы в «Литературной Грузии» - источника, давшего новую органику российско-грузинским литературным связям. Именно этот опыт лег в основу безусловного успеха Камиллы – переводчика «Змеиной рубашки» - не только многотрудного филологического, но и социального явления», - сказала в своем приветственном слове профессор ТГУ Мария Филина.
Профессор Филина выступила с инициативой устроить публичные чтения отрывков романа Робакидзе перед студенческой аудиторией, а также включить его в магистерские программы, как картвелологов, так и русистов, и германистов (на этих трех языках создавал свои произведения Григол Робакидзе).
Итак, после того, как далекий от публичных мероприятий, но блистательный знаток немецкого языка и переводчик Сергей Окропиридзе подарил русскочитающим эстетам все романы Робакидзе, круг замкнулся: с выходом в свет «Змеиной рубашки» русскоязычной общественности стал доступен весь комплект созданной нашим прославленным соотечественником прозы крупного жанра.
Верно говорят: у каждой книги своя история. Более или менее интересная. У перевода Камиллы Коринтэли история не просто интересная – она захватывающая. Послушаем же авторское повествование:
«Однажды в конце 1980-х годов мы с моей коллегой, сотрудницей и подругой Викой Зининой были приглашены к известной грузинской писательнице Тине Донжашвили на чашку чая.
Прежде, чем мы сели за стол, я стала рассматривать книги в книжном шкафу. И вдруг увидела обложку книги, которую давно мечтала прочесть: «Григол Робакидзе. Змеиная рубашка». Это был радостный шок. «Тина Георгиевна, вы не одолжите мне Григола Робакидзе?», - затаив волнение, спросила я. «Конечно», - сказала она, вынула книгу и вручила ее мне.
Ушла я в таком приподнятом настроении, словно получила роскошный подарок (так оно и произошло: когда я сообщила Тине, что собираюсь переводить роман и спросила, можно ли оставить книгу у себя, она сказала: «Держи, ради Бога, сколько хочешь, конечно!»
В тот, первый, вечер, я сразу же взялась за чтение. И с самого же начала «Змеиная рубашка» потрясла меня. Экскурсы в историю древнего мира, само видение этого мира… сквозь призму веков «в некоем органическом единстве с современностью»… В поэтичной прозе Робакидзе «встречаем мы поразительные краски и оттенки, полутона психологических взаимосвязей и эмоций, скульптурную четкость характеров, необычайно щедрый, пластичный, точный и меткий грузинский язык, богатство стиля и разнообразие манеры повествования – все это совершенно очаровало меня», - признается переводчик, которую так и хочется назвать соавтором.
«Я выражаю глубокую признательность вдохновителю и руководителю проекта г-ну Николаю Николаевичу Свентицкому, Арсену Еремяну, Александру Сватикову и всем членам слаженного коллектива «Русского клуба», - сказала Камилла Коринтэли.
Под занавес вечера его главной героине была вручена оригинальная награда – диплом творческого объединения «Личность» - за особо ценный вклад в развитие и популяризацию грузинской и русской литературы». «Сердце на ладони» - так называется одна из глав романа Григола Робакидзе. Сердце на ладони принесла читателю переводчик Камилла Коринтэли, завершив свой великий труд.
Перевод на русский язык «Змеиной рубашки» стал фактом литературной жизни. Но книга эта будет доступна и за рубежом – часть тиража отправится в известные книжные центры – московскую Ленинку, питерский Пушкинский дом, а также в Каирскую библиотеку, библиотеку Конгресса США и другие крупные книгохранилища.

Владимир САРИШВИЛИ

Заза Тварадзе (1957 - 2007) - поэт, прозаик. Окончил философско-психологический факультет ТГУ. Был главным редактором журнала «Балавери» и редактором отдела прозы в журнале «Арили».
Автор двух поэтических и двух
прозаических сборников.  

Годердзи Чохели ярким метеором ворвался в грузинскую литературу в конце 70-х годов прошлого столетия. Первые же его рассказы привлекли внимание читателей, как справедливо отмечала критика, он утвердился в грузинской литературе, не тратя время на ученичество, сразу же заявив о себе как о мастере. В малую форму рассказа он ухитрялся втиснуть образы эпического масштаба, и как ему это удавалось – загадка.
А еще Годердзи Чохели снимал фильмы. По своим сценариям. И все о жизни горцев. Съемки фильмов были, по его собственному признанию, лучшей из причин его периодического бегства в горы. Он тосковал без них. Вынужденный по роду своих занятий жить в столице Годердзи Чохели никогда не расставался с ними сердцем. Они питали его талант, наполняли силой и здоровьем. Он любил их. И тяжело переживал, когда в годы безвременья был лишен возможности подниматься в горы.
Может быть потому он так
рано ушел от нас...

Книгу «Музыка на ветру» известного грузинского писателя Резо Чеишвили, прозаика, драматурга, киносценариста. лауреата Государственной премии Грузии, Государственной Премии СССР (за сценарий фильма «Голубые горы») составил цикл новелл, разнообразных по тематике и характеру. Это – поэтичная, мудрая книга о детстве и юности, о родном Кутаиси, пронизанная мягкой иронией и юмором.
Приводим несколько новелл из книги,
в переводе с грузинского языка.

Шадиман Шаманадзе – поэт, драматург, переводчик. Родился в 1958 году. С 1992 года председатель Главной редакционной коллегии по художественному переводу и литературным взаимосвязям (впоследствии – Издательский центр «Хомли»). В 1996-2005 гг. –
главныЙ редактор журнала «Арили». В 2010 году основал интернет-журнал

Четыре года спустя после смерти Иммануила четыре научных сотрудника представили в Президиум Академии наук четыре воспоминания под тремя заголовками (два из них совпали), где говорилось об одном незначительном эпизоде из жизни писателя.
Каждый из четверых, независимо от другого, утверждал, что в тот день их было только трое, и все они описывали примерно одно и то же с небольшими расхождениями.
Позднее объявился и пятый свидетель, во всеуслышание заявивший: в тот день я тоже был там и не знаю, из каких соображений меня не упомянули вообще; самого писателя, добавил он, я не видел, но небольшое воспоминание в прессе я все же опубликую и пусть, мол, они (подразумевалась четверка) не вынуждают меня сказать все, как было.
Расширенный Президиум Академии наук встретил это странное заявление молчанием, никто не проронил ни слова, а пятый свидетель свою угрозу так и не выполнил.